Перси (из богатых Боукоков, кузен Габриель) спросил у Брайана:
— Как вы думаете, согласится профессор Розанов прочитать лекцию в Эннистон-Холле?
— Понятия не имею. Я что, нянька старому дураку? — ответил Брайан.
Брайан был так груб, что люди порой говорили: он тот же Джордж, только на другой лад, но это был лишь façon de parler [69] .
— Подскажи мне идею для песни, — сказал Том Адаму.
— Зачем?
— Затем, что мы со Скарлет-Тейлором собираемся написать шлягер и заработать кучу денег.
— Ничего подобного, — возразил Эмма.
— Я напишу слова, а он музыку. Придумай что-нибудь. Для песни на самом деле нужна только одна строчка.
— Как насчет… ну… «это всего лишь я»? «Просто я».
— «Просто я»?
— Да. На листе сидят две улитки, каждая со своей стороны. Потом одна переползает на другую сторону листа и говорит другой: «Это просто я».
— Обязательно улитки? — спросил Том, подумав.
— Я вижу улиток, — твердо сказал Адам.
— По-моему, это гениально, — заверил Том.
Миссис Осмор спросила Эмму, как ему нравится Эннистон. Очень интересный город, ответил Эмма.
— Вы ирландец, мистер Тейлор?
— Да.
— О, я знаю. Все скорби Ирландии! Должно быть, вы нас ужасно ненавидите за то, что мы до сих пор оккупируем вашу страну.
Эмма мило улыбнулся.
— Это Том Маккефри? — спросила Перл.
— Да.
— Он вырос.
— Он не такой хорошенький, как был, — заметила Диана, питавшая к Тому странные чувства.
— Как дела в Белмонте? — спросила Перл у Руби.
— Плохо.
— Что такое?
— Лиса. Лиса вредит.
Это было старое цыганское поверье.
— Не говори глупостей, — отозвалась Диана.
— Будет беда.
— Ты, наверное, пойдешь повидаться с профессором Розановым? — спросила Диана у Перл, — Он тебе должен заплатить выходное пособие?
— Насколько я знаю, нет.
— Нынче плохо с работой.
— К счастью, мне работа не нужна.
— Что ты сразу обижаешься.
— Ты сейчас к нему идешь? — спросила Руби.
— Не сейчас.
— Завтра? Он вернулся в старый дом в Заячьем переулке — странно, правда? — спросила Диана. — Ты где остановилась? В Королевском отеле, наверно?
Перл залилась краской. Розанов не сказал ни ей, ни Хэтти, что едет в Эннистон. Она думала, что он в безопасном далеке — в Калифорнии. Если он ее увидит… Пылая от стыда, она огляделась в ярком солнечном свете. Произнесла:
— Мне надо бежать, нужно позвонить, спасибо за компанию.
Повернулась и бросилась к выходу.
— Что это вдруг на нее… — начала Диана.
— Мадам идет, — сказала Руби.
Так она до сих пор иногда величала Алекс.
Пошел дождь.
— Раскрой зонтик, промокнешь, — сказал Том Эмме.
— Иди оденься, ты дрожишь.
— Нет.
— Ну, мне холодно на тебя смотреть.
— Смотри, вон Джордж.
Эмма, уже раскрывший зонтик, снова закрыл его.
Джордж в черных плавках застыл на краю бассейна. Он вглядывался в даль и думал. Сегодня утром он опять спросонок слышал птиц, говорящих по-человечьи. Потом подумал, что это Стелла говорит за дверью, на лестнице, только там никого не было. Он пошел в сад и увидел, как рыба плывет в вершине дерева, но это был лишь заблудившийся обрывок сна. Он позвонил в Эннистонские палаты и выяснил, что Джон Роберт снял там номер. Он пошел в библиотеку, чтобы доподлинно узнать, что случилось со Шликом, но не нашел ни одной книги про Шлика.
Выходя из воды, он заметил Диану, понял, что и она его заметила, видел, как она медленно отвернулась и ушла. Конечно, ему очень хотелось пойти к Диане, оказаться в привычной комнате, втягивать запах ее сигарет, держать ее за руку, больше ничего. Но он боялся идти. Сейчас нельзя быть слабым, мягким, позволить себя утешать. Он думал, что, пожалуй, разрыдается там, в комнате, держа руку Дианы. В Джордже сидело что-то — не он сам, что-то мелкое, даже жалкое, замызганный зверек, противно скулящий. Джордж убил бы мерзкую испуганную тварь, если б мог. Против нее он сейчас созывал армию своих обид на весь мир, чувство вселенской несправедливости, ненависть к врагам, давнее, абсолютное презрение к женщинам. Дождь хлестал его по голове, отчего волосы еще сильнее потемнели и прилипли к черепу. Капли дождя скатывались с тела, загорелого, как у всех солнцелюбивых эннистонских пловцов. Дождь усеял его тело блестящими точками.
Валери Коссом, глядевшая на него через серую рябь воды, стиснула руки на груди, а душу укрепила мыслями о генеральной линии партии. Она никогда еще не говорила с Джорджем. Она спрашивала себя, случится ли это когда-нибудь.
— Представь меня Джорджу.
— Нет.
— Боишься.
— Ой, Эмма…
— Тогда я сам сейчас представлюсь.
— Ты не знаешь… стой… ладно, как хочешь.
Том, почти голый, и Эмма, полностью одетый и все сильнее промокающий, поскольку так и не раскрыл зонтик, прошествовали вдоль бассейна, потом повернули и пошли вдоль другой стороны к Джорджу, одиноко стоящему под дождем, который к этому времени, хлеща и кусая, загнал почти всех купальщиков обратно в воду.
Джордж заметил приближающихся, затем узнал Тома и едва заметно повернул голову.
— Джордж… привет…
Джордж так и стоял, слегка повернув голову, косясь в сторону брата, но не глядя на него. У Тома в голове возник странный образ, похожий на воспоминание, — безумец, сидящий в шкафу. Том остро ощутил то, что раньше лишь смутно улавливал, — исходящую от Джорджа жуть, неприятную, как запах призрака.
Том продолжил:
— Познакомься, это мой друг, Эммануэль Скарлет-Тейлор.
Джордж ничего не сказал. Он шевельнулся. Том дернулся.
Джордж, все так же не глядя Тому в лицо, схватил его за руку, на миг очень сильно сжал, потом отпихнул ладонью, одновременно вернувшись в прежнюю созерцательную позу.
Том отступил, врезался в Эмму, резко повернулся и повел его прочь.
— Ты дебил.
— Извини…
— Ты же видишь, какой он. Точнее, не видишь.
— Ну и какой же?
— А, да ну его в жопу. Я замерз, как собака. Пойду оденусь.