– Кстати, я распорядился, чтобы почту доставляли два раза в день, – проговорил он, не отрываясь от просмотра корреспонденции. – Раньше ее приносили в замок только по утрам. Тебе письмо, дорогая! – Он легонько перебросил письмо через стол жене.
Письмо было от Сэлли. Сплошные восклицания и восторги. Сэлли по-прежнему кружилась в вихре развлечений.
Питер взялся за просмотр газет.
– Надо же! – воскликнул он спустя пару минут. – Пассажирский лайнер столкнулся в тумане с сухогрузом. Есть жертвы среди пассажиров. Сорок человек!
– Алек! – вскричала Мона с ужасом и вскочила на ноги. – Что с ним? Он ранен? Пропал без вести? Читай же скорее! – она схватила Питера за плечо и стала трясти его, словно понукая: быстрее, быстрее! Было что-то детское и в этой неожиданной истерике, и в преувеличенном страхе за жизнь родственника. Но Питер отметил и еще кое-что. И без того бледное лицо жены стало алебастрово-белым, в глазах застыли ужас и отчаяние.
– При чем здесь Алек? – Вопрос Питера просвистел, как пуля, но Мона его даже не расслышала. Она лихорадочно искала глазами на газетной полосе подробности морской трагедии. Почему она молчит, снова мысленно удивился Питер. И разве похоже это взъерошенное, объятое истерикой существо на его спокойную рассудительную жену?
– «Эльдорадо»! – выдохнула она, наконец, с облегчением. – А Алек отплыл на «Каримато». Слава богу!
Внезапно Питер тяжело опустил руки на плечи жены и, развернув ее лицом к себе, внимательно посмотрел на нее. Выражение его лица испугало Мону. Необычная бледность разлилась по его лицу, губы были плотно сжаты, нижняя челюсть решительно выпячена вперед, а серые глаза стали холодными как сталь. То был беспощадный взгляд человека, не знающего, что такое сострадание. На нее смотрел чужой человек, не обещавший ни пощады, ни снисхождения.
– Так! Изволь ответить мне, откуда ты знаешь, где сейчас Алек? И почему известие о кораблекрушении так взволновало тебя?
– Не знаю! – растерянно прошептала Мона, вдруг не на шутку испугавшись этого странного, незнакомого ей Питера.
– Так ты в него влюблена? Да?
– Я… Ах, Питер! Пожалуйста! Не смотри на меня так! – проговорила она умоляющим тоном.
– Отвечай, когда тебя спрашивают!
Но что ей ответить, если она сама до сих пор не может толком разобраться в собственных чувствах?
Ее молчание Питер истолковал как ответ и задал свой следующий вопрос
– А он… он тоже влюблен в тебя?
– Думаю, да, – проговорила Мона жалобно, чувствуя себя абсолютно потерянной под строгим взглядом экзекутора.
Внезапно что-то щелкнуло в сознании Питера: все вдруг высветилось и стало на свои места. Отдельные разрозненные фрагменты запутанной головоломки сложились в единое целое. Он вспомнил, как вошел в то утро в спальню жены с телеграммой, извещавшей о смерти отца. Вспомнил, как она вздрогнула и в страхе отпрянула, увидев его на пороге своей комнаты. Она молча выслушала горестную весть. А на его слова о том, что сегодня же вечером они отправляются в Шотландию, эхом повторила каким-то безжизненным тоном: «Сегодня вечером!» В тот момент он был слишком поглощен собственным горем, чтобы придавать значение подобным мелочам. Но сейчас он смутно припомнил Аннет, копошащуюся в дальнем углу комнаты. А вокруг лежат раскрытые коробки. Куда и кому она паковала вещи?
– Так вы собирались удрать вместе! – проговорил он едко.
Притворяться было бессмысленно. Да и не могла она лгать Питеру. Ей захотелось рассказать ему все, как есть, попытаться объяснить, но у нее не было слов, чтобы начать свою исповедь. Если бы не этот презрительно холодный взгляд, которым он сверлил ее, ожидая ответа на выдвинутое обвинение. Любящий муж, так надежно служивший ей защитой от всех страхов, исчез, и вместо него перед ней возвышался суровый судья, готовый лишь порицать и карать. Она безропотно кивнула головой в знак согласия. «Наверное, это мне снится, это сон», – думала Мона с отчаянием, разглядывая слезинку, выкатившуюся из ее глаз прямо на рукав пиджака Питера. Неужели это он, ее муж?
– Бог мой! – тяжелый стон вырвался из груди Питера, и тут же последовал новый взрыв ярости. – Всю свою жизнь Алек привык обирать меня, забирая все лучшее. И, наконец, забрал и мою жену. Какой же я дурак! А я обожал тебя, боготворил, не смел лишний раз прикоснуться к тебе, наивно принимая твои попытки ускользнуть, уклониться от моих объятий за невинность души и тела. Как же я заблуждался!
Его губы скривились в циничной ухмылке.
– Питер, прошу тебя! Не говори так! Не надо! – пролепетала Мона едва слышно. Слезы душили ее, они застилали ей глаза и мешали говорить. Но она должна. Она сейчас соберется с силами и скажет мужу, что он не прав. Это неправда, что он говорит! В чем он ее обвиняет? Что такого бесчестного и низкого он нашел в ее прошлом? Она ничего не помнит! Ах, если бы он только перестал кричать! Она ничего не соображает. Громовые раскаты его голоса мешают ей сосредоточиться. Что она хотела сказать ему?
– Да, это моя вина! Только моя! – распалялся между тем Питер все более и более. – Я должен был обращаться с тобой, как с самой обычной женщиной. Моей женщиной. Это я должен был научить тебя страсти, обучить всем тонкостям любви. Но у тебя, на мое несчастье, нашлись другие учителя. Ах я, слепец! Я продолжал носиться с тобой, как с неземным созданием, снизошедшим до любви к простому смертному. Неземное создание! О, я прекрасно знаю, каким приемам может обучить мой братец! Наверное, он учил тебя так!
Питер грубо притянул Мону к себе. В своем черном траурном платье, бледная, испуганная, с глазами, полными слез, она показалась ему в этот момент такой хрупкой, такой невинной. Почти ребенок, мелькнуло у него, и в ту же минуту он представил себе ухмыляющуюся физиономию своего красавца брата. Чувствуя, что теряет над собой контроль, он принялся целовать жену с грубой, необузданной страстью. Он впивался в нее с такой силой, что она застонала от боли. Но странно, среди этой боли, страха, отчаяния Мона вдруг почувствовала уже знакомую ей пульсацию всего тела, инстинктивно откликнувшегося на этот страстный призыв мужской плоти. Старое как мир, примитивное женское желание видеть рядом с собой сильного мужчину, охотно подчиняясь и уступая его грубой силе.
Однако Мона не успела даже толком понять, что произошло. Потому что Питер вдруг грубо выругался и с силой отшвырнул ее от себя. Она упала на диван ничком, с трудом приподнялась, пытаясь обрести равновесие, помогая себе непослушными руками.
Но Питер уже не видел этого. Он стремительно вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Не может быть, с тупой обреченностью продолжала думать Мона. Этого не может быть. Это сон! Сейчас он вернется к ней! И все будет как раньше. У нее вдруг перед глазами поплыли разноцветные круги, и в ту же минуту все завертелось и понеслось куда-то, и она рухнула на пол без чувств.
Отчаяние Питера было столь велико, что порой ему даже стало казаться, что он сходит с ума. Ему мерещились чужие голоса, издевательские смешки, обидные шутки, несправедливые обвинения. От них никуда нельзя было спрятаться, они преследовали его повсюду, не давая его истерзанной душе покоя ни днем, ни ночью. Ему хотелось тишины и одиночества, а голоса вопили, кричали, орали вокруг него, словно целая сотня оглушительных джаз-оркестров. Такое состояние было для Питера абсолютно новым. Никогда ранее он не терзался муками ревности, не жаждал мщения, не испытывал болезненных уколов уязвленного самолюбия.