Со стороны забавно было наблюдать за этой кишащей от возбуждения толпой потенциальных отдыхающих. Дородные дамы в неизменных и неизменно плохо сшитых твидовых костюмах, уже давно превратившихся в объект бесконечных острот европейцев на предмет того, что представляет собой типичная англичанка, визгливыми голосами раздавали указания носильщикам, как следует распорядиться их багажом. Впрочем, попадались и экземпляры прямо противоположного толка. Разодетая в пух и прах девица привлекала всеобщее внимание своей экстравагантной бархатной шляпой-ток, обильно украшенной бледно-голубыми страусовыми перьями, а ее замшевые туфли на высоченных каблуках бросались в глаза огромными бриллиантовыми застежками, которые сверкали и переливались всеми цветами радуги. Мужчины, по большей части командированные, на что указывал лишь небольшой дорожный саквояж и газета с обязательным словом «финансовый» в названии, имели по-деловому озабоченный вид, были сосредоточены и немногословны.
Появление каждого нового пассажира обитатели купе встречали откровенно недоброжелательными взглядами, которыми приветствуют непрошеных гостей, но люди все прибывали и прибывали, и к моменту отправления поезда свободных мест ни в одном купе не было.
Короткая остановка в порту, а дальше уже Ла-Манш. Море бурлило и волновалось. Аннет сразу же отправилась к себе в каюту, чтобы прилечь. Одну из пассажирок под руки увели с верхней палубы. У нее было такое зеленое лицо, что сомнений быть не могло: несчастную уже одолел приступ морской болезни. Сидеть на ветру было холодно, и Мона стала бесцельно прохаживаться по палубе, кутаясь в меховое манто. Вскоре стал накрапывать дождь, такой же холодный и неуютный, как и все остальное в этот пасмурный зимний день. Немногочисленные пассажиры мужского пола потянулись в курительную комнату, поближе к стойке бара. Палуба стала мокрой и скользкой, но Мона все же решила остаться наверху. Тесное пространство каюты, запахи масла и гари, которые, несмотря на все усилия обслуживающего персонала, все равно долетали из машинного отделения, были для нее еще невыносимее, а потому лучше уж мокнуть под дождем, чем вдыхать подобные ароматы. В эту минуту Мона почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Оторвавшись от собственных мыслей, она подняла голову и встретилась глазами с высоким плотным мужчиной, который тоже неспешно прогуливался по палубе неподалеку. Что-то смутно знакомое было в его лице. Заметив ее взгляд, он направился к ней и протянул для приветствия руку.
– Вы меня не помните?
– К сожалению, забыла, и ваше имя, и род ваших занятий, – улыбнулась в ответ Мона.
– О, имя самое обычное, и род занятий весьма заурядный. Напоминаю! Мы однажды станцевали с вами на балу целых три танца.
Бал! Мона тут же вспомнила этот бал. Это ведь было в ту ночь, когда Питер сделал ей предложение. Она вспомнила, как она была несчастна тогда, как ей хотелось убежать и спрятаться где-нибудь от всех превратностей судьбы, абсолютно надуманных в то время, Теперь-то она это понимала. А этот человек… Она вспомнила. Он действительно был самым приятным партнером за весь тот ужасный вечер.
– О, теперь припоминаю! – обрадовалась Мона.
– А у вас по-прежнему очень грустное лицо! – сочувственно проговорил незнакомец.
– Право же, вы ошибаетесь! Сегодня я счастлива. Вот убегаю от всех своих неприятностей… в Париж. Я так люблю Париж. Он для меня словно родной дом.
– Увы-увы! От неприятностей трудно убежать, – задумчиво обронил мужчина и улыбнулся, стараясь задать разговору шутливый тон. – Они всегда опережают нас, быстрокрылые, куда бы мы ни поехали и ни пошли. Приезжаешь, глядь, а они уже здесь, поджидают нас во всеоружии. Есть лишь один способ покончить с неприятностями: побороть их!
– О, если вы умеете бороться с неприятностями так же хорошо, как танцуете, тогда мне впору просить вас стать моим учителем, – рассмеялась в ответ Мона.
В Па-де-Кале, несмотря на страшную толкучку, как правило, начинающуюся в момент высадки на берег, Мона, тем не менее, успела заметить ярлык на одном из чемоданов незнакомца. «Виконт Кортли», – прочитала она.
И сама собой всплыла в памяти одна давняя сцена. Ее мать у себя дома, в гостиной, беседует с дамой, еще хранящей следы былой красоты. Дама, известная в Лондоне сплетница, коллекционировала слухи с тем же увлечением, с какой иные мальчишки собирают марки.
– Да, это правда! Эрик Кортли сейчас живет с ней, – чирикала приятельница матери, захлебываясь от сознания важности сообщаемой новости. – Но Гольдштейн никогда не даст ей развода, ведь ей принадлежит слишком большая доля в их общем семейном капитале.
Харриет Гольдштейн, богатая красивая американка, в свое время вышла замуж за Натана Гольдштейна исключительно из-за денег, но у нее и у самой оказалась отменная деловая хватка, и очень скоро состояние супругов, и без того немалое, стало стремительно расти.
К несчастью для себя, вскоре после замужества женщина без памяти влюбилась в одного английского аристократа. Виконт Кортли, так звали джентльмена, был беден, как церковная мышь. Правда, в перспективе у него был титул графа и право наследовать огромное имение где-то в Ирландии с тысячами акров голой и никому не нужной земли. Муж категорически отказался дать Харриет развод. Тогда миссис Гольдштейн купила в Париже шикарную квартиру, похожую на самый настоящий дворец, и устроила там некое подобие семейного гнездышка для себя и своего любовника.
С виконтом Мона снова столкнулась в поезде, который вез их в Париж. Он оказался отменным собеседником и скрасил долгий и утомительный путь. Он умел с чисто ирландским юмором подмечать смешное в самых банальных и обыденных вещах, заставляя Мону смеяться над тем, что в иных обстоятельствах вызвало бы у нее лишь досаду и раздражение. Он смешно передразнивал некоторых пассажиров, ехавших с ними в одном поезде, беззлобно подшучивал над экстравагантной девицей с бриллиантовыми пряжками на туфлях.
Правда, та изрядно поблекла после морского путешествия, и только страусовые перья топорщились на ее шляпе с тем же вызывающе гордым видом.
– Бедняжка! – сочувственно произнес виконт. – Она и не подозревает, что бог создал ее исключительно для увеселения всех остальных. Она наивно полагает, что люди таращат на нее глаза, потому что восхищаются ею, и счастлива до беспамятства. А вы хорошо знаете Париж? – уже серьезным тоном поинтересовался он у Моны.
– Я там училась. И очень люблю Париж! А вы?
– О, для меня Париж похож на прекрасную женщину! – улыбнулся виконт Кортли. – Такой же изменчивый, непостоянный, капризный, непредсказуемый. Конечно, красивую женщину всегда обожаешь, стараясь предугадать любое ее желание. И все же по-настоящему я люблю лишь Ирландию. Что может быть лучше прогулки верхом ранним морозным утром, когда воздух чист и свеж, словно дыхание младенца! Разве можно сравнить здоровую деревенскую жизнь с этой толкотней и пустой тратой времени? Горожане, по-моему, страшно похожи на дрессированных пуделей, выступающих в цирке.
Мона рассмеялась, отметив при этом, что в его голосе прозвучала нескрываемая горечь.