Оставив в стороне всю эту метафизику, должен признаться, что я, разумеется, тут же решил: бежать я не могу. Я не могу уехать из города. Я должен снова увидеть Джулиан, должен прождать все ужасные, пустые дни до нашего свидания в Ковент-Гардене. Конечно, мне хотелось сейчас же ей позвонить и позвать к себе. Но каким-то чудом мне удалось побороть соблазн. Я не позволил себе опуститься до умопомешательства. Лучше остаться один на один с силами тьмы и страдать, чем уничтожить все, ввергнув в воющий хаос. Хранить молчание, хотя теперь совсем иное и неутешительное, — вот моя единственная задача.
В это утро, которое я не пытаюсь больше описывать (скажу только, что звонил Хартборн, но я тут же положил трубку), явился Фрэнсис.
Открыв ему, я вернулся в гостиную, и он последовал за мной. Я сел и, тяжело дыша, начал тереть глаза и лоб.
— Брэдли, что случилось?
— Ничего.
— Смотрите-ка — виски. Я и не знал, что у вас есть. Где же это вы его прятали? Можно?
— Да.
— А вам налить?
— Да.
Фрэнсис дал мне стакан.
— Вы больны?
— Да.
— Что с вами?
Я отхлебнул виски и поперхнулся. Я был совершенно болен и никак не мог отличить физические муки от душевных.
— Брэд, мы прождали вас вчера весь вечер.
— Почему, где?
— Вы сказали, что зайдете к Присцилле.
— Ах да. Присцилла. — Я полностью и начисто забыл о существовании Присциллы.
— Мы вам звонили.
— Меня не было. Я обедал не дома.
— Вы что, просто забыли?
— Да.
— Арнольд сидел до двенадцатого часа. Вы ему зачем-то нужны. Он был сам не свой.
— Как Присцилла?
— Все так же. Кристиан спрашивала, как вы посмотрите на то, чтобы ее лечили электрошоком.
— Что же, очень хорошо.
— Так не возражаете? А вы знаете, что при этом распадаются мозговые клетки?
— Тогда лучше не надо.
— Но с другой стороны…
— Мне надо повидать Присциллу, — произнес я, кажется, вслух. Но я знал, что просто не могу. У меня ни на кого другого не осталось ни капли душевных сил. Я не мог предстать в таком состоянии перед этой беспомощной, страждущей душой.
— Присцилла говорит, что согласна на все, если вы этого хотите.
Электрошок. Тебя ударяют по черепу. Так стучат по неисправному радиоприемнику, чтобы он заработал. Мне необходимо взять себя в руки. Присцилла…
— Надо… еще… подумать, — сказал я.
— Брэд, что случилось?
— Ничего. Распад мозговых клеток.
— Вы больны?
— Да.
— Что с вами?
— Я влюблен.
— О, — сказал Фрэнсис. — В кого?
— В Джулиан Баффин.
Я не собирался ему говорить. Я сказал потому, что тут было что-то схожее с Присциллой. Та же безысходность. И ощущение, будто тебя так измолотили, что уже все нипочем.
Фрэнсис принял новость совершенно спокойно. Что же, наверно, так и надо.
— И что, очень плохо вам? Я имею в виду, из-за вашей болезни.
— Очень.
— Вы ей сказали?
— Не валяйте дурака, — проговорил я. — Мне пятьдесят восемь, а ей двадцать.
— Ну и что? Любовь не считается с возрастом, это известно каждому. Можно, я налью себе еще виски?
— Вы просто не понимаете, — сказал я. — Я не могу… выставлять свои… чувства перед этой… девочкой. Она просто испугается. И, насколько я понимаю, никакие такие отношения с ней невозможны…
— А почему? — сказал Фрэнсис. — Вот только нужно ли — это другой вопрос.
— Не мелите такого… Тут же встает нравственная проблема и прочее… Я почти старик, а она… Ей противно будет… Она просто не захочет меня больше видеть.
— Ну, это еще неизвестно. Нравственная проблема? Возможно. Не знаю. Теперь все так переменилось. Но неужели вам будет приятно и дальше встречаться с ней и держать язык за зубами?
— Нет, конечно, нет.
— Ну а тогда, прошу прощения за прямолинейность, не лучше ли выйти из игры?
— Вы, наверно, никогда не были влюблены.
— Нет, был, и еще как. И… всегда безнадежно… всегда без взаимности. Так что мне уж не говорите…
— Я не могу выйти из игры, я еще только вошел. Не знаю, что делать. Я просто схожу с ума. Я попал в силки.
— Разорвите их и бегите. Поезжайте в Испанию, что ли.
— Не могу. Я встречаюсь с ней в среду. Мы идем в оперу. О господи.
— Если хотите страдать, дело ваше, — сказал Фрэнсис, подливая себе виски. — Но если хотите выкарабкаться, я бы на вашем месте ей сказал. Напряжение бы ослабло, и все пошло бы своим чередом. Так легче исцелиться. Терзаться втихомолку всегда хуже. Напишите ей письмо. Вы же писатель, вам писать — одно удовольствие.
— Ей будет противно.
— А вы осторожно, намеками.
— В молчании есть достоинство и сила.
— В молчании? — сказал Фрэнсис. — Но вы уже его нарушили.
О, моя душа, пророчица! Это была правда.
— Конечно, я никому ни слова. Но мне-то вы зачем сказали? Не хотели ведь и сами потом будете жалеть. Может, даже возненавидите меня. Прошу вас, не надо. Вы сказали мне потому, что вы не в себе. Просто не могли удержаться. А рано или поздно вы и ей скажете.
— Никогда.
— Не стоит все усложнять, а насчет того, что ей противно будет, — вряд ли. Скорее она просто рассмеется.
— Рассмеется?
— Молодые не принимают всерьез стариковские чувства нашего брата. Она будет даже тронута, но решит, что это смешное умопомешательство. Ее это развлечет, заинтригует. Для нее это будет событие.
— Убирайтесь вы, — сказал я. — Убирайтесь.
— Вы сердитесь на меня. Я же не виноват, что вы мне сказали.
— Убирайтесь!
— Брэд, как же все-таки насчет Присциллы?
— Поступайте, как сочтете нужным. Оставляю все на ваше усмотрение.
— Вы не собираетесь ее проведать?
— Да, да. Потом. Сердечный ей привет.
Фрэнсис подошел к двери. Я сидел и тер глаза. Смешное медвежье лицо Фрэнсиса все сморщилось от тревоги и огорчения, и вдруг он напомнил мне свою сестру, когда она с такой нелепой нежностью смотрела на меня в синей тьме нашей старой гостиной.