Маркиза Ангелов пожала плечами и зло усмехнулась. Таким любовникам не изменяют. Ее не связывало с Николя ничего, кроме неволи и нищеты.
Поспешное бегство молодого человека еще раз подтвердило, сколь надежна защита, которой ее окружил бандит. Без него и без его безумной любви не пала бы она еще ниже?
В обмен на покровительство Анжелика отдала Весельчаку свое благородное аристократическое тело, о котором он всегда мечтал.
Теперь они квиты. Молодая женщина не ощущала ни малейших угрызений совести оттого, что хотела испытать с другим более изысканное наслаждение, вкус которого она давно забыла. Но, увы, тот другой сбежал, и, быть может, к лучшему. Она бы не перенесла, если бы нож Весельчака заставил замолчать забавного болтуна.
Анжелика выждала несколько минут, прежде чем, в свою очередь, спуститься с сена. Коснувшись воды, Маркиза Ангелов нашла ее холодной, но не ледяной. Она огляделась вокруг, и свет ослепил ее; наконец наступила весна.
Студент что-то говорил о цветах и яблоках, которые в изобилии продаются на Новом мосту? Словно по мановению волшебной палочки Анжелика ощутила, как набирает силы самая нежная пора года.
Дымчатое небо отливало всеми тонами розового, Сена облачилась в серебряные доспехи. По спокойной, ровной глади воды скользили многочисленные лодки. Раздавался плеск весел. Ниже по течению вальки прачек перекликались со стрекотом водяных мельниц.
Скрывшись от любопытных взглядов лодочников, Анжелика умылась холодной водой, которая окончательно унесла ее усталость. Затем она снова оделась и пошла вдоль берега к Новому мосту.
Речи незнакомца пробудили разум Анжелики, скованный зимним льдом.
Впервые она увидела Новый мост во всем его великолепии: прекрасные белые арочные пролеты, на которых разворачивается радостная, стихийная, неуемная жизнь.
Над мостом стоял беспрестанный шум, в котором сливались крики лавочных зазывал, наставления эмпириков [24] и зубодеров, припевы песен, перезвон Самаритянки и причитания нищих.
Анжелика пошла между рядами лавок и лотков. Ее ноги были босы, платье разорвано. Она потеряла свой чепец, и длинные волосы струились по плечам, сияя золотом на солнце. Но это не имело никакого значения. На Новом мосту босые ноги часто соседствовали с огромными башмаками ремесленников и красными каблуками сеньоров.
Молодая женщина остановилась перед водонапорной башней Самаритянкой, чтобы взглянуть на «рукотворное чудо» — башенные куранты; они показывали не только часы, но дни и месяцы, а также поражали переливчатым перезвоном колоколов, которыми их не забыл снабдить механик, добросовестный фламандец.
Фасад этой монументальной гидравлической машины, питавшей водой Лувр и Тюильри, украшал барельеф со сценой из Евангелия: самаритянка, подносящая воду Иисусу у колодца Иакова.
Анжелика останавливалась у каждой лавочки, перед каждым продавцом игрушек, каждым торговцем домашней птицей, птицеловом, продавцом чернил и красок, перед каждым кукловодом с марионетками, стригалем собак, жонглером кубков. Она заметила, что здесь, рядом с Самаритянкой, расположились и Черный Хлеб с его раковинами, и Крысобой с ножом для «унылой дичи», и также мамаша и папаша Тру-ля-ля.
Окруженный толпой зевак, старый слепец пиликал на скрипочке, а старуха горланила сентиментальный романс, в котором говорилось о повешенных, о трупах, чьи глаза выклевали вороны, и о прочих ужасах из жизни нищих и бандитов. Некоторые слушатели качали головами и утирали слезу. Публичные казни и роскошные процессии всегда служили развлечением бедному парижскому люду: такие спектакли были бесплатными и в то же время бередили душу, пробуждали чувства. Мамаша Тру-ля-ля проникновенно выводила «рулады»:
Послушай же, народ простой!
Когда меня мой рок лихой
На виселицу занесет —
Мой черный выпавший язык
За вас псалмы споет!
Нищенка так широко открывала беззубый рот, что можно было без труда заглянуть ей в глотку. Слеза стекала с уголка глаза мамаши Тру-ля-ля и пряталась в глубоких морщинах. Она была отвратительна и восхитительна одновременно.
Старуха выдала финальное тремоло, послюнявила толстый палец и принялась раздавать листы бумаги, связку которых таскала под мышкой:
— Ну, у кого еще нет своего повешенного?
Дойдя до Анжелики, старуха издала радостный вопль.
— Эй, Тру-ля-ля, а вот и малышка! Ты бы слышала, какие серенады распевал нам все утро твой ненаглядный! Орал, что проклятая собака разорвала тебя в клочья и что он поведет всех парижских нищих и бандитов брать Шатле. А Маркиза — вот она, как миленькая, разгуливает по Новому мосту!..
— А почему бы и нет? — высокомерно возразила Анжелика. — Вы же здесь шляетесь!
— Я-то здесь работаю, — суетливо заговорила старая пройдоха. — Эта песня, знаешь ли, приносит отличный доход. Я всегда говорю Грязному Поэту: «Дай-ка мне про повешенных. Ничто не продается так хорошо, как повешенные». На, хочешь слова? Совершенно бесплатно, ведь ты наша маркиза.
— Сегодня вечером в Нельской башне тебя будет ждать отличная жареная колбаска, — пообещала Анжелика.
Она пошла прочь вместе с другими зеваками, читая строчки на листке.
Послушай же, народ простой!
Когда меня мой рок лихой
На виселицу занесет —
Мой черный выпавший язык
За вас псалмы споет!
В углу, в самом низу страницы стояла подпись, которую она уже видела: «Грязный Поэт». Горькое, наполненное ненавистью воспоминание вновь всколыхнулось в душе Анжелики. Она взглянула на бронзового коня, возвышающегося на открытой площадке. Ей говорили, что именно сюда, к ногам лошади, порой забирается поэт с Нового моста, чтобы переночевать. Воры и бродяги уважали его сон. Впрочем, у стихотворца нечего было красть. Он был беднее нищего; вечный бродяга, всегда страдающий от голода, всегда преследуемый и вечно создающий скандалы, которые, как яд, отравляли Париж.
«Интересно, почему его до сих пор не убили? — подумала Анжелика. — Я бы непременно его убила, если бы только встретила. Но сначала я бы ему сказала, за что…»
Она скомкала бумагу и швырнула ее в реку. Мимо проехала карета, перед которой, как белки, скакали скороходы. В шелковых ливреях, в шляпах, украшенных перьями, они были великолепны.
Толпа пыталась угадать, кто находится в карете. Анжелика смотрела на скороходов и думала о Легкой Ноге, чье сердце не выдержало постоянного бега.
Старый добрый бронзовый король Генрих IV сверкал на солнце и улыбался, глядя поверх моря красных и розовых зонтиков. Центральную часть моста занимали цветочницы и продавщицы апельсинов. Громкими криками они привлекали внимание к золотистым плодам: