Вот с Романовыми вышло неважно, если честно говорить. Куда их, к лешему, все восемь тысяч перебирать, это ж до пенсии работы хватит! Вон, у них один Романов даже в обкоме. Родственник, наверное, ленинградского. Впрочем, однофамильцем быть тоже хорошо, это Синельский знал на многих примерах. Хотя так же бывает и плохо. Где-то теперь майор Сахаров?
Угрюмо и неожиданно прозвучали в сознании капитана три таких знакомых тяжких удара. Связываться с капитаном через Муртазова, конечно, никто не собирался, больно честь велика, сейчас он был не ответственный за операцию, а один из двадцати двух таковых. Так что если через девяносто секунд последуют еще два удара, это означало, что его отзывают в Москву ввиду полной бесперспективности дальнейшей разработки порученной ему линии и перебрасывают на другое задание. И такие два удара воспоследовали. Капитан плеснул себе полстакана, выпил, заел чернушкой и, перевернув стакан, погасил о донышко сигарету. Вроде как сибиряки чашку переворачивают, когда чай допьют, мол, напился, и больше не хочу. Капитан тоже был сыт. И в Москву хотел, в привычную Тонькину комнату, особенно когда операция какая-нибудь идет. Да и опохмеляться тоже хорошо. Там, в Москве. А тут очень одиноко. Нет, нехорошо человеку быть одному. Должен он быть в гуще событий.
Через час капитан был в аэропорту, рейс на Москву тоже как будто должен был уйти через час или два, но уже был отложен — не то погода нелетная, не то керосина на полет не выдали, но, в общем, никаких таких вылетов. Удостоверение Михаила автоматически обеспечивало ему билет, но керосина из него не проистекало, так же как и летной погоды. Тут уж нужно бы, чтобы приспичило лететь из Свердловска в Москву самое малое какому-нибудь космонавту, керосин бы тут же появился; впрочем, летной погода не стала бы и для космонавта. Даже непонятно, в каком чине надо быть, чтобы получилась летная погода. Так светила теперь капитану Синельскому лишь одна перспектива — торчать ночь, а то и долее, в здании аэропорта, ожидая вылета, — правда, верным собеседником ему оставалась бутылка «Сибирской», не выпитая даже до половины. А в портфеле лежала вторая, нетронутая. Михаил пристроился в уголке общего зала ожидания: сейчас он был не на работе, прежнее задание кончилось, новое пока не началось, привилегированные залы были для него закрыты. Тяпнул втихаря еще сто тридцать пять, примерно, граммов из горлышка, съел кусочек черного, втянул голову в плечи и задремал. Скоро проснулся, тяпнул еще, кусочек съел и снова задремал. Так потихоньку бутылку и допил. А потом почувствовал, что пора и до туалета дойти, всему свое время.
Михаил подхватил портфель и побрел туда, где еще в прошлый раз, когда сюда прилетел, заметил на одной из дверей стилизованную фигурку мужчины. Дверь оказалась заперта засунутой в ручку надписью крупными буквами: «ЗАСОР». С трудом отыскал Михаил другую дверь с такой же фигуркой, на двери оказалась этикетка: «САНИТАРНЫЙ ЧАС 20.00–21.15». Терпеть целый час, да еще такой, в котором, по представлениям здешних сортирщиков, семьдесят пять минут, Михаил был не в силах и пошел на чистый воздух. Выйдя из дверей аэропорта, глотнул он ледяного предновогоднего свердловского воздуха, сошел с дорожки и по снежной целине углубился в девственно нехоженные дебри каких-то не слишком высокорослых кустиков. Кустики, к сожалению, весьма хорошо освещались, идти по ним предстояло довольно далеко, а за ними виднелась и вовсе голая, тоже очень хорошо освещенная полоса свежего снега. Михаил возблагодарил судьбу за свой небогатырский рост и в божественной тишине уральской ночи, которую как раз в эту минуту прорезал гул включаемого невдалеке реактивного двигателя, опустился среди кустиков на колени. Самую бы минуту сейчас Мише Синельскому помолиться, но он не стал, ибо вырос в неверующей семье, да и вообще до того ли ему сейчас было, после целой бутылки и двух запертых туалетов. И, когда чьи-то небольшие и многочисленные руки, появившись у него из-за спины, зажали Мише рот и нос какой-то приторной и мокрой ватой, краткое мгновение после этого Миша отдавался все тому же вожделенному занятию, нимало не противясь нежданным врагам. А потом для него вовсе исчезло все: он был усыплен в лучших традициях детективных романов.
Трое советских солдатиков, все как один в серых шинельках, малорослые, уроженцы, понятно, какой-то из наших обширных среднеазиатских республик, дружно вздохнули и отвалились от тела капитана. Четвертый, в неопределенной одежде, но с низко опущенным капюшоном, наклонился и аккуратно застегнул на капитане брюки: ни одна часть тела у этого небольшого, но тем не менее очень высокого пленника, не должна быть отморожена, — тем более такая часть, от которой зависит продолжение рода. А холод стоял злющий, минус двадцать пять, да еще ветер к тому же. Но мерзнуть пленнику оставалось недолго.
Хуан помог завернуть пленного в брезент, проверил тщательность укупорки, пожал руки всем трем товарищам. Потом незаметной тенью скользнул возле аэропорта, зашел в него, вышел с другой стороны и двинулся в сторону города. Идти туда было ой как далеко, и холодно к тому же, но даже на попутную машину тратиться он не мог, все деньги шли сейчас на Люсю. С одной стороны, конечно, население страны-противника из-за Люси увеличивалось, но с другой — как же забыть о том, что и Урал, и эта самая его столица, Свердловск, в конце концов не что иное, как незаконно отторгнутая ханьская территория? Согревала мысль о том, как гладко прошла сегодняшняя операция. Разве не соответствовало историческим предначертаниям председателя Мао Цзэдуна, заблуждавшегося кое в чем, конечно, но теперь, после разоблачения банды четырех, посмертно набравшего новую высоту полета творческой марксистской мысли, — то, что законный наследник российского престола, которого, как Хуану стало известно и по своим каналам, и из пекинских сводок, Советы собирались в ближайшее время объявить царем для придания видимой законности продолжающейся оккупации исконно ханьских земель, разве не прекрасно было то, что этот наследник находится теперь в надежных и честных руках, через несколько часов будет переправлен в Благовещенск, там аккуратно запакован в брикет кедрового кругляка, а потом, в обмен на махровые полотенца и бывшие английские, ныне китайские авторучки, вывозимые из КНР, попадет к пограничникам в крохотном Хайхэ, городке на китайской стороне Амура: там этого кедрового пакета уже ждут с нужными инструкциями. А после — ведь и сам-то наследник будет как благодарен за предоставленную возможность перековаться в истинного борца с советским социал-империализмом и гегемонизмом! А кормить его там, в Китае, будут исключительно хорошо, сытной китайской едой, даже три раза в день. Китайского императора они тоже хорошо кормили, он хвалил, хотя был маньчжур. Так что и мы их императора не обидим, только вот перекуем. Мы ведь их даже не оккупируем, хотя уже давно пора свое, законное отобрать. Так думал Хуан и тяжелой, долгой, почти ничем не освещаемой дорогой брел в Свердловск, и было ему даже не холодно.
Примерно в эти же часы на берегу заледенелого, лишь кое-где от теплых сточных вод протаявшего озера Шарташ, при столь же скудном освещении, другой капитан, а именно Жан-Морис Рампаль, производил последние приготовления к далекому пути. Днем, посредством полутора бутылок загадочной жидкости под этикеткой «Мицне», ему с трудом удалось связаться с Джексоном и получить разрешение на сопровождение Софьи куда бы она ни последовала, однако без использования общедоступных транспортных средств. Как всегда в инструктажном королевстве полковника Мэрчента, причины такого запрета были покрыты мраком. Для Рампаля же это означало, что он волен бежать, плыть, ползти, в основном же лететь за Софьей, но при помощи одной лишь собственной мускульной силы. После окончания связи Рампаль проклял страшными словами покойного Петю Петрова, из-за которого полез на связь, и Софью тоже проклял, и горькую свою оборотничью судьбу — тоже. Летать в такую погоду даже хуже, чем бежать, плыть или ползти, в воздухе еще холодней. А как, спрашивается, еще доберешься до Москвы в таком случае — распроклятая царевна смотается туда с часу на час!