— Как это так – не на кого?! — вскинулся Городецкий. — А партия? А правительство?!
— Почему-то партия и правительство вспоминают о том, что они не булки белые с икрой жрать, а России служить поставлены, только когда дерьмо до подбородка доходит.
— Опять не прав, — горестно вздохнул Городецкий. — Какой там подбородок-то – до бровей уже подкатило, а они всё – божья роса, божья роса.
— Так ведь вроде обещали исправиться? — саркастически приподнял Гурьев левую бровь.
— Сотрудники, допустившие нарушение социалистической законности, выразившееся, в том числе, в злоупотреблении властью, понесли заслуженное наказание, — металлическим голосом, явно кого-то при этом передразнивая, проскрежетал Городецкий.
— Заслуженное наказание только тогда становится таковым, когда оно осознано как заслуженное, — вздохнул Гурьев. — Или ты думаешь, Алексан Саныч, будто, расшлёпав эту мразь в том же самом подвале у той же самой стенки, мы что-нибудь кому-нибудь объяснили?
— Не трави душу, — попросил Городецкий. — И хватит уже товарищей конструкторов эпатировать, на них и так лица нет. Твоя информация пришла две недели назад, мы только тогда и озаботились вопросом, а до этого – ни сном, ни духом!
— И всё-таки в этом что-то есть, — Гурьев прищёлкнул пальцами в воздухе. — Согласись, дружище. Приходят такие потрясающие сведения, мы кидаемся проверять, на какой стадии находятся у нас работы по соответствующему направлению, и тут у тебя в кабинете появляется Гризодубова с письмом от Марии Николаевны. И что же мы видим? У Глушко погром, Королёв в кутузке, и пока мы опять соберём институт и приведём его в рабочее состояние, пройдёт в лучшем случае полгода. Шесть месяцев, Сан Саныч. Шесть. Что это такое, я тебя спрашиваю? Нам следовало эту шайку троцкистов полгода назад перебить – вот это было бы адекватной мерой самозащиты. А ты – наказание, наказание. У нас прокуроров не хватит всех наказывать. На упреждение надо стрелять!
— Добрый, — констатировал Городецкий. — Как есть, добрый. В Ессентуки тебе пора, подлечиться. Вот, с товарищами, — указал он подбородком на Глушко и Королёва, — и поедешь. А то желчь у тебя скоро носом пойдёт. Что, товарищи, — принимаете предложение после двухнедельного отдыха в санатории приступить к своим обязанностям?
Артисты, восхищённо подумал Сергей, переглянувшись с Валентином. То, как «следователи» жонглировали фразами, перебрасываясь ролями, будто мячиками, подхватывали друг у друга «мелодию», словно джазовые виртуозы, неопровержимо свидетельствовало: всё это слишком высокий, недосягаемый для провокаторов класс. И вообще: не бывает провокаторов – с такими глазами!
— Согласны, — упрямо наклонив вперёд голову на короткой шее, сказал Королёв. — Согласны, Валентин Петрович?
— Я согласен, — едва заметно улыбнулся Глушко. — Только я не совсем понимаю, к чему такая… бутафория.
— А как вы термин угадали, Валентин Петрович? — поинтересовался Гурьев. — Вот ведь что значит – настоящая научная интуиция!
— Ну, хватит уже, в самом деле, — поморщился Городецкий. — Переигрывать тоже ни к чему. Бутафория, как вы, Валентин Петрович, совершенно правильно изволили заметить, исключительно затем, чтобы между нами возникло нечто вроде предварительной взаимной расположенности. Без этого никакой совместной работы не получится, а нам от вас требуются не рапорты об исполнении и не победные реляции, а настоящая работа. Если нет возражений, давайте подпишем бумаги, а потом Яков Кириллович вас введёт в курс дела.
Глушко читал внимательно, время от времени недоумённо приподнимая брови, а Королёв подписал, не глядя, и теперь сидел как на иголках, ожидая, пока Глушко закончит вникать в текст. Наконец, Глушко передал Городецкому лист со своей подписью, и Гурьев довольно кивнул:
— Отлично. Раз формальности соблюдены, давайте приступим. Что вы скажете, Валентин Петрович, о ракетном кислородно-спиртовом двигателе с тягой в десять тонн?
— Это невозможно, — хрипло проговорил Глушко, посмотрев на ошеломлённого не меньше его самого Королёва.
— Невозможно сейчас или невозможно вообще? — уточнил Городецкий.
— Нет ничего «невозможного вообще», — отрезал Королёв. — Просто у нас такой аппаратуры нет. И ни у кого нет, поскольку технически и технологически…
— А у нас несколько иные сведения, — вкрадчиво возразил Гурьев.
Поднявшись, он стремительно переместился к стене кабинета, на которой имелась некая зашторенная конструкция. Глушко решил с самого сначала: наверняка за серым сукном скрывается доска или что-то в этом роде. И, когда Гурьев раздвинул материю, удостоверился, что не ошибся: его глазам предстал чертёж, в котором Глушко смог узнать знакомые очертания агрегатов жидкостного реактивного двигателя. Единственное, что сразу же понял Глушко – двигатель огромен и превосходит всё, доводившееся им в ГИРДе [49] до сих пор создавать. Посмотрев на Королёва, он убедился, что и Сергей совершенно потрясён.
— Невероятно, — выдохнул Королёв и рванулся к чертежу, едва не опрокинув столик с деликатесами. — Чьё это?! Валентин! Да иди же сюда, чёрт тебя возьми!
— Это работа конструкторского бюро одного очень талантливого и при этом ещё и чрезвычайно бойкого молодого человека, которого зовут Вернер фон Браун и который, к сожалению, находится в большом фаворе у товарища Адольфа Гитлера, — Глушко непроизвольно дёрнулся, услышав этот чудовищный оксюморон – «товарищ Гитлер». — Согласно имеющимся данным, фон Браун возглавляет конструкторско-испытательный центр в местечке Пенемюнде, где будет строить ракету, двигатель которой вы, дорогие товарищи, имеете счастье лицезреть. По некоторым, пока что непроверенным, данным, это – только один из двигателей, — Гурьев сделал ударение на «один», — создающейся под руководством молодого Вернера ракеты.
— Невероятно, — пробормотал Глушко, дотрагиваясь до чертежа, словно не доверяя глазам. — Потрясающе…
— А смысл в чём?! — недовольно проворчал Городецкий. — Смысла не вижу, товарищи. Любой бомбардировщик…
— А я разве сказал, что нас интересует боевое применение? — удивился Гурьев. — По-моему, я этого не говорил. Но к этой теме мы вернёмся немного погодя. Так что, товарищи конструкторы? Воспроизвести в металле сможете?
— По чертежам – сможем, — задумчиво произнёс Глушко, — но дело не в этом. Дело в том, что мы, получается, занимались совершенной чепухой – пятьсот килограммов тяги, семьсот… А немцы сразу на десять тонн вышли.
— Мы исходили из поставленных задач и имеющейся производственной базы, — яростно рубанул рукой воздух Королёв, багровея от обиды. — Если бы поставленная задача с самого начала была определена так, как мы предлагали…
— Мне кажется, это очень верная мысль – чем грандиознее задача, тем свободнее размах конструкторских идей, необходимых для её реализации, — как будто бы задумчиво, а на самом деле едва ли не перебив Королёва, произнёс Гурьев. — Какую задачу вы себе ставите, Сергей Павлович?