— Куда?!
— Глинки такие, возле Монино. Знаешь? Санаторий.
— Ничего себе! Ближний свет.
— Целее будешь, Варяг. И я заодно.
— Добро, — Городецкий включил фары, тронул машину с места, направляя её в сторону арки. — Расскажи мне, чего я не знаю.
— А чего ты не знаешь?
— Деньги у тебя есть?
— Сколько тебе взвесить денег, Варяг? — улыбнулся Гурьев. — Центнер, два?
— А центнер – это сколько?
— Смотря какими купюрами.
— Золотом.
— Метрический центнер?
— Слушай, кончай!
— Я тебе взвешу денег, Сан Саныч, — кивнул Гурьев. — Сколько надо – столько взвешу. Когда буду уверен, что всё идёт по нашему плану. Договорились?
— С тобой договоришься.
— Договоришься, если захочешь. Обо мне успеем, кое-что ведь тебе известно – основное. Зато я о тебе – ничего не знаю. Кто ты, Варяг? Чем дышишь?
— Воздухом дышу. Спёртым, — зло бросил Городецкий. — Ворованным, можно сказать. Я после этого случая понял, Гур: в розыске – потолок у меня. Розыскник – это полевой зверь. В каратели не пойду, а в розыске – выше начальника МУРа не прыгнуть. Дальше – политика начинается, и надо мараться. В принципе, не пугает это нисколько.
— Но?
— Не хочется – просто так. Ради дела – сколько угодно. А так…
— Тренироваться-то надо.
— Ты – много тренировался?!
— Мне хватило. Рассказывай.
— Да что рассказывать. В общем, обсудили мы всё с ребятами, с Батей. Ушёл я из розыска. А тут как раз – несколько вакансий в аппарате открылось. В промсекторе. Вот я и полез. И вылез.
— Тяжко?
— Есть такое дело.
— А что за человечка ты мне в Лондон присылал? Хороший человечек, правильный.
— А то, — довольно улыбнулся Городецкий. — В наркомвнешторге работает. С отцом вместе служил по молодости, потом пошёл по коммерческой части. А остальное всё – дело техники. Есть в госбезопасности пара человек, но – на волоске висят. Буквально. У Ягоды, похоже, дела не очень – сейчас ему Хозяин его троцкизм припомнит. А такие дубы в одиночку не валятся – непременно подлесок за собой потянет.
— Хозяин? — усмехнулся Гурьев.
— Сталин.
— А ничего. Звучит. Что-то есть. Слушай, а как ты мне Ротшильда сдать умудрился?
— Это не я, — ощерился Городецкий. — Это политика теперь новая. Коминтерн прикручивают, и жидков коминтерновских – в первую очередь.
— Ага, — покладисто кивнул Гурьев. — Новая мода, значит. Выходит, правильно я угадал. Это мы, часом, не Гитлера ли полюбили?
— Нет, это свои нюансы. Конкуренция и всё такое. Все евреи – троцкисты, ты что, не знаешь? А не троцкисты – так зиновьевцы.
— Хорошо, что мы с тобой, Варяг, настоящие природные русские люди. Ты – совсем, а я – хоть наполовину.
— Не трусь, у тебя анкета с виду вполне даже ничего. Всё-таки – Ольга Ильинична Уткина, а не Циля Моисеевна Шнеерзон.
— Ну да. А кстати, мне прописочка требуется. Посодействуешь?
— Вопрос на контроле, — кивнул Городецкий. — А ты с чем приехал-то?!
— Ну, с этим у меня проблем нет. Как говорится, лучше настоящих. Ну, поменять придётся, конечно.
— И это сделаем. А имя? Ты под своим именем въезжал?
— Имя – Яков Кириллович. Это нормально. А вот фамилия у меня другая будет.
— Да-а-а?! И какая же?!
— Царёв.
— Чего так?
— А так. Потом расскажу.
— Да всё сделаем, в цвет всё будет, Гур. Всё и впишем – имя да фамилию. И паспорт, и трудовую карточку. Знаешь, что такое?
— Конечно, знаю. И кем ты меня собираешься – как это теперь называется – оформить?
— А кем захочешь. Могу даже в аппарат устроить.
— А должность?
— Истопником, понятное дело, — Городецкий посмотрел на Гурьева.
— Это можно. Но – предупреждаю: я быстро пойду на повышение.
— Куда?!
— В управдомы.
Городецкий дико посмотрел на Гурьева. И – захохотал. И вдруг – резко оборвал смех, насупился:
— Погоди-ка. А что с кольцом? Нашёл?
— Почти.
— Поясни.
— Кольцо здесь, Варяг. В Москве.
— Что?!?
— Думаю, в шифровальном отделе.
— Как так?!
— Они что-то ищут. Не знаю, что. Похоже – что-то очень важное. А может, наоборот – думают, что важное, а на самом деле – чепуха.
— Мне туда хода нет, Гур. Прости.
— Это пока, Варяг. Пока. Там увидим.
За разговорами время пробежало быстро. Впрочем, Говорил, в основном, Городецкий, — Гурьев больше слушал. Пока. Давал Варягу выплеснуть всё.
Они подъехали к воротам, вышли из машины. Городецкий, сняв фуражку, пригладил волосы, с недоумением огляделся. Гурьев, ободряюще ему улыбнувшись, поколдовал над замком калитки, которую не сразу удалось Городецкому разглядеть, и калитка бесшумно – видимо, петли были отлично смазаны – распахнулась.
— А почему – Глинки-то? — опомнился вдруг Городецкий.
— Яков Вилимович Брюс – говорит тебе это что-нибудь?
— Ну, кроме того, что вы с ним тёзки, я немного знаю, — пожал плечами Городецкий. — Птенец гнезда Петрова, так их, вроде бы, называли? Фельдмаршал, кажется…
— И это, дружище, и это. Но не только. Место здесь особенное – ещё с Брюсовых времён якобы заколдованное. Именно то, что нам нужно – тишина и покой способствуют размышлениям.
Гурьев шагнул за ограду, и Городецкий, хмыкнув, последовал за ним.
— Эй! — громко окликнул Гурьев, останавливаясь в паре метров от крыльца. — Есть кто живой?
Минуту, другую никто не отзывался. Потом раздался надтреснутый голос – рука Городецкого невольно потянулась к пистолету за брючным ремнём:
— Ну? Кого нелёгкая ещё принесла?
— Того самого. Выходи, покажись, — человек, зверь лесной, дух честной.
Дверь распахнулась – так же бесшумно, как и калитка – и на пороге появился сгорбленный старикан со всклокоченной седой бородёнкой, в кацавейке, рубахе навыпуск, перехваченной ремешком, картузе, плисовых штанах и сапогах «всмятку». Приложив ладонь к бровям, всмотрелся в гостей:
— Хто ето? Не признаю…
— Да будет вам, Игорь Валентинович, — усмехнулся Гурьев, с удовольствием оглядывая сторожа-смотрителя усадьбы. — Свои это. Свои.