— Не сомневаюсь, — после некоторой паузы, поёжившись, задумчиво проговорила Рэйчел. — Почему-то я совершенно, ни капельки в этом не сомневаюсь. Тем более, по-моему, стоит положить их в банк.
— Ну, разумеется, они и лежат в банке, леди Рэйчел. Правда, не в Англии и далеко не все. Потому что единственный банк, которому я доверю все мои деньги, леди Рэйчел, — это мой собственный.
Её словно током пронзило:
— Так вот оно что! Вы сумасшедший. Вы понимаете хоть что-нибудь в банковском деле?!
— Мне не нужно понимать ничего конкретного, — он пожал плечами. — Для этого существуют технические сотрудники, — Гурьев посмотрел на Рэйчел и улыбнулся: – вы проницательны, леди Рэйчел.
— Ну, знаете ли, — фыркнула она. — Такие намёки может не уловить только законченная дура. Но я не понимаю…
— Давайте переживать неприятности по мере их поступления, леди Рэйчел.
— А что же, они, по-вашему, ещё не наступили?!
— Отнюдь.
— Конечно. Вы собираетесь приплести сюда Оскара… Неужели?! Джейк, как вы можете! Зачем это вам?!
— Вы удивительно, просто потрясающе проницательны, леди Рэйчел, — Гурьев посмотрел в окно.
Опять отворачивается, грустно подумала Рэйчел. Не хочет, чтобы я видела его глаза. А я хочу, я хочу видеть твои глаза, Джейк. Пожалуйста, не отворачивайся от меня, Джейк!
— Всё-таки, на что вам поместье?
— Я объясню. Но позже, не сейчас.
Ты умница, леди Рэйчел, подумал Гурьев. Ты чудо. Но самого главного ты, к счастью, не понимаешь. И это радует. Потому что вряд ли моя идея придётся тебе по вкусу, леди Рэйчел. Но мне наплевать. Потому что я болен – тобой, Рэйчел. И мне нужно куда-то девать всё то, что сжигает меня изнутри.
Добравшись до поместья, они разделились: Рэйчел воспользовалась случаем выдать порцию ценных указаний садовнику и по совместительству сторожу, что присматривал за домом, Тэдди с удовольствием остался в автомобиле, пересев на водительское место, а Гурьев с Осоргиным отправились на рекогносцировку. Похоже, моряк остался доволен его идеей и выбором места дислокации. Гурьев решил закрепить успех:
— Что скажете, господин капитан?
— Скажу, опять вы угадали, Яков Кириллыч.
Гурьев посмотрел на Осоргина и улыбнулся. Осознав и решив – в одночасье – что с безнадёжным потягиванием лямки лондонского таксиста покончено, покончено окончательно и бесповоротно, Осоргин преобразился буквально на глазах. Наблюдая происшедшую с ним метаморфозу, Гурьев радовался и очень гордился собой. Ничего, ничего, подумал он. Мы ещё повоюем, господин капитан. Мы ещё так повоюем, что чертям в аду станет тошно, Рэйчел. Вот это уж я тебе беспременно обещаю.
— Начинайте собирать команду, Вадим Викентьевич.
— Сегодня же вечером приступлю, Яков Кириллыч. Правда, есть пара вопросов, которые следует обсудить.
— Слушаю, — Гурьев наклонил голову чуть вперёд и влево.
— Как нам быть с принципом единоначалия?
— Легко, Вадим Викентьевич. Командир – вы. А верховный главнокомандующий – я. Я ставлю общую задачу, вы решаете, как её выполнить, советуетесь со мной, если возникает в этом потребность. Ну, и я буду тренировать людей, прививать им навыки, которые мне нужны и которые им очень и очень потребуются.
— Сурово.
— Уж как прорезалось, Вадим Викентьевич, — ласково улыбнулся Гурьев.
— Это правильно, — Осоргин кивнул, достал небольшую сигару, закурил, со вкусом затянулся, пополоскал дымом рот. — Бархатные ножны… Это правильно, Яков Кириллыч. Это по-нашему.
— Второй вопрос?
— Как людям представлять вас прикажете, Яков Кириллыч?
— Что ж, за великого князя мне себя выдавать, что ли? — пожал плечами Гурьев. — Как есть, так и представляйте.
— А вы думаете, я понимаю, что есть? — грустно спросил Осоргин и снова затянулся дымом. — Я ведь так ничего и не понимаю, Яков Кириллыч. То, что лично я верю вам, как будто это я сам делаю – ещё не всё. Нужно какое-то обоснование. Легитимность – отнюдь не пустой звук.
— Это верно, — Гурьев кивнул. — Но нет никакой легитимности. Некому нас наградить легитимностью, Вадим Викентьевич. Только мы сами. Нет страны, нет армии, нет флота, нет царя. Ничего нет. Только русские, разбросанные по свету. Я скажу вам, господин капитан. Ну, объявим мы себя правительством в изгнании. Ну, назовёмся Истинно-Русским Общевоинским Союзом. Что толку в этом, Вадим Викентьич? Вместо того, чтобы заниматься делом, настоящим делом, мы погрязнем в склоках и выяснениях, кто главнее, легитимнее, русее и военнее. И будем, как все остальные, надувать щёки и громко пускать ветры в парламентских коридорах, хватая за фалды депутатов в тщетной надежде привлечь их внимание к нашей беде. В этом мире уважают только сильных, господин капитан. Только тех, кто говорит – я беру это, потому что это моё. И это моё, потому что я так хочу.
— Как большевики.
— Вот совершенно точно именно так.
Осоргин глубоко затянулся дымом, отнял сигару от губ, посмотрел на огонёк:
— То есть не будет никакого союза?
— Нет. Никаких заседаний, никакого устава, никакой болтовни. Никакой демократии. Воинское подразделение. Отряд людей во главе с командиром, которым море по колено, и наплевать на всё, кроме чести и России.
— Россия… Что такое это – Россия?!
— Это мы, господин капитан. Вот тут и вот тут, — Гурьев дотронулся сначала до головы, потом до сердца. — Если мы не вернёмся, наши дети, не говоря уж о внуках, перестанут быть русскими. И то, что там будет, уже не будет нашей Россией. Это значит – не будет Россией, господин капитан. Мы должны вернуться. Вымести эту нежить и вернуться.
— Что ж. Это позиция, пожалуй, — снова затянулся Осоргин и выдохнул дым. — И не сегодня созревшая. А, Яков Кириллыч?
— У меня было время подумать, — согласился Гурьев.
— Но на что-то опереться нам всё-таки нужно?
— Опирайтесь, — покладисто кивнул Гурьев и повёл вокруг рукой. — Вот вам дом и сад, Вадим Викентьевич. Практически «дворянское гнездо», можно сказать. А скоро – совсем скоро – будет ещё и банк.
— К-какой ещё банк?! — закашлялся Осоргин.
— Самый настоящий, — счастливо улыбнулся Гурьев. — Банк. С клерками, секретарями, курьерами и подвалами, набитыми золотом и драгоценностями. С окнами с видом на Тауэр Бридж. С деньгами. Денежками. Пенёндзами. Пиастрами. Дублонами. Песетами, лирами, дирхемами и рупиями. А также талерами, эскудо, мильрейсами и реалами. Замечательный инструмент, мощный и с большим будущим. И его мы тоже сами возьмём.
— Кто вы, Яков Кириллович?
— В каком смысле, Вадим Викентьевич?
— Я не знаю ни одного русского, кому могла бы прийти в голову такая мысль, — сигара уже обжигала пальцы Осоргина, но он, кажется, этого не замечал абсолютно. — Ни одного.