— Щука, рыба ты недобродетельная! — крикнул он на всю пещеру, — Хочу быть в безопасности, где чтобы все мои грехи списаны были! И несметно денег — самых больших, какие здесь есть — чтобы я с ними волен был делать что мне угодно!
Некоторое время ничего не происходило. Борис чувствовал себя сразу как два пушкинских персонажа из сказки о рыбаке и рыбке: во-первых, как старик, во-вторых, как старуха. Неужто отправит к разбитому корыту? Вроде не имеет права, не такой уговор сама предложила. Ну? Ну?
Бориса сильно тряхнуло и ударило всем, что у человека расположено сзади — от затылка до пяток — о что-то жесткое. Борис очутился в лежачем положении, при этом руки и ноги его были мягко, но очень прочно опутаны и связаны, рот — заткнут. Весь он, включая лицо, был прикрыт чем-то вроде рогожи. И то, на чем он лежал, покачивалось. Как лодка. Что-то сволочная Щука опять ему подсунула. Где в Киммерии больше всего денег? Борис думал еще в пещере, что у еврейских менял или в казне у архонта, но везли его едва ли к архонту, совсем невероятно, чтоб к евреям. Что-то он опять попросил неправильно. Может, надо было просить место российского императора? Ну уж нетушки, во всех сказках в придачу к этому делу станешь царем, так тебе бесплатно добавляют и цареубийцу, очень удачливого. Или проказу там с болезнью бешеного Якобса… Так что же эта распроклятая кандидатка на кошерный стол ему подсунула?
— Не трепыхайся. Дотрепыхался. Всё тобою дотрепыхано, теперь иным трепыханиям учись. Не боись, не боись, и в Римедиуме люди живут. Он, Римедиум, у нас — Прекрасный. Земля в нем — Киммерийская.
Незнакомый голос, так получается, принадлежал Черному Лодочнику, перевозчику-инкассатору, доставлявшему в Римедиум — преступников, из Римедиума — свеженачеканенные деньги. Кто-то говорил, что он немой — но, выходит, с кем надо этот немой говорить умел. Левым боком Борис ощутил второго связанного. Значит, в Римедиум везли не его одного. Похоже, к Щуке еще кто-то заходил. То самое место, которым в Киммерии пугали детей, должно было стать отныне местом прозябания экс-офени Бориса Тюрикова. Тепло, безопасно, денег… горы. Единственное, что утешало — это что еще четыре… или три… или два, но не меньше двух! — неиспользованных желаний у него оставалось.
Сосед трепыхнулся. Грозный, незнакомый голос продолжил:
— И ты, Илианка, не рыпайся. Кончены твои настурции, отцвели твои кнутовища. Монету чеканить будешь, намного больше пользы от тебя будет теперь. Ты потерпи, берег скоро. Сгружу — беги хоть на все три стороны. Кроме как в воду. Теперь тебе на родной город только через реку смотреть. Не боись.
Борис успокоился. Он из зыбучих песков выплыл. Отсюда тоже как-нибудь уплывет. И со Щукой, долги получивши, тоже разочтется. Может, что и неправильно он сделал, ну, да выправится все как-нибудь. Не затем двадцать семь батюшек отпустили ему грех стяжательства, чтобы сгинул он ни за осьмушку обола, на куче денег сидя. Борис стал молиться святому Давиду Рифейскому. Если кто не знает, так именно этот святой — покровитель офеней, лабазников, скорняков, лудильщиков и чертожильников, а также кружевниц, которых в Киммерионе сроду не было и быть им тут незачем.
Знать бы еще, что-нибудь насчет того, помогает ли он офеням бывшим!.. Разжалованным! Приговоренным к смертной казни, которую заменили на пожизненную ссылку в Римедиум!
Иного пути попасть в Римедиум нет. Значит, Щука все это над ним уже проделала. Ну, Щука, погоди!..
Таким образом, соловьи обладают стоимостью рабов и стоят даже дороже той цены, по которой некогда приобретали оруженосца. Я знаю, что белый соловей был продан за 6000 сестерциев.
Плиний Старший. Естественная история, Х
— Приговор окончательный, обжалованию не подлежит, в силу этого приведен в исполнение: оба преступника, в соответствии со статьей трехсотой Минойского кодекса, за умышление к похищению ребенка приговорены к смертной казни, она же заменена ссылкой в Римедиум Прекрасный на каторжные работы до скончания времен. Это я прочел. Понятно. Когда ж это все случилось?
Федор Кузьмич отобрал у Пола газету, поискал в ней, потом ткнул пальцем в низ колонки и сказал:
— Выходит, что все это уж неделю с лишним случилось, притом неделю киммерийскую, тому назад. Значит, судили их как-то очень по-тихому. Киммерия осталась без палача, бобры — без настурций, да и с офенями первый раз за всю историю города конфуз. Офеня-преступник у вас, кажется, даже в сказках не фигурирует. Но вы вот еще это почитайте, коллега, почитайте. Боюсь, нам придется принимать меры.
Гендер послушно пробежал глазами заметку о том, что старейший офеня, — значит, старший по возрасту среди тех, что сейчас в Киммерии оказались, — некий Василиск Заквасов, пользуясь неписанными офенскими установлениями, объявил оного Бориса Тюрикова присногреховным, а значит, никогда офенского чина не имевшим, пергамент же о признании его четырьмя свидетелями за истого офеню считать вымышленным, никогда не оформленным и, следовательно, мифическим. Вторая статья, рядом, в несколько менее бредовых терминах, трактовала палача-цветочника Илиана Магистриановича, как растленного деньгомана, лишь потому доселе не уличенного, что не состоял Илиан никогда ни в какой гильдии, и высказывалось предложение: в будущем палачей в какую-либо гильдию определить; в косторезы, мясники, наймиты, либо же евреи или бобры, — решение же о том, в какую именно гильдию взять палачей, передать совету Почетных Членов каждой гильдии. Поскольку в каждой гильдии как-никак имелся Почетный Член. Вот они пусть соберутся, малость посовещаются, да решат, кто есть палач: Мясник, Врач, Еврей, Чертожильник, Скорняк, Наймит, либо же там, хотя и вряд ли, Бобер.
Пол в некотором одурении не заметил, что обе статьи дочитал и углубился в третью, с неожиданным названием «Сколько рек в Киммерионе». Сколько рек в городе, построенном посреди одной-единственной великой реки, сосчитать на клешнях сумел бы даже миусский рак, подняв одну клешню. Однако автор статьи, скрывшийся под очень «бобриным» псевдонимом «Ф.Касторский» считал иначе. Что он считал, осталось Полу неизвестным, потому что Федор Кузьмич газету у него отобрал.
— Коллега, я ведь не в избу-читальню вас пригласил. Павел Павлович сейчас, как обычно, изволят гулять?
— В сопровождении Варфоломея Хладимировича, сегодня аукциона нет, бивней осталось сорок восемь, мальчик их хочет считать сегодня…
— Не «мальчик», а Павел Павлович. Именно его, насколько вы понимаете, собирался похитить этот самый пойманный офеня.
Гендер разинул рот.
— Не падайте в обморок и не спрашивайте, почему я так думаю. Сейчас придет Веденей Хладимирович, он приведет кого-то, кому доверяет. Нина Зияевна тоже с нами посидит. Тонечку потом пригласим, когда что-нибудь решим. Наконец, видимо, и с хозяином дома мы тоже должны будем говорить. Давайте считать, коллега, что проводим консилиум. Вас я попрошу побыть с Тоней и с мальчиком, когда он с прогулки придет. Наш… консилиум — не секрет от вас, но сейчас вы будете нужней… там. Так что с Богом, коллега. Вот, кстати, и Нина Зияевна. Ниночка, садись. Авдотья Артемьевна там гостей пропустит, как?