Дважды тот человек был рожден.
Дважды родиться был принужден.
Первый раз матерью и отцом.
Ну а второй раз своим языком.
Был рожден человеком, раз, да.
Ну а язык породил мне врага.
Лучше б язык он себе оторвал.
Лучше б воронам его отдал.
Тяжки две жизни, давит гнёт их.
Он не осилит жить за двоих.
Так я решил, так подумал, да.
Я отличил моего врага.
На южной опушке растет лес прямой.
На южной опушке напитан смолой.
Хороший лес для нижних основ.
Нашел я себе сосну без сучков.
Эта пойдет, я подумал, да.
И вспоминал моего врага.
Нашел березу для верхних основ,
Нашел черемуху для концов,
Срубил и сушил древесину три дня.
И радость на сердце была у меня.
Ровно сохнет, заметил я, да.
И вспоминал моего врага.
У дерева нрав, нагнешь — оно встанет.
У дерева нрав — но гибало заставит.
Гибало гнет, после сушит костер,
И часто смолой я основу тер.
Добрый изгиб, я подумал, да.
И вспоминал моего врага.
Я рыбу добыл для кишок с чешуей.
Я рыбу добыл — крепок рыбий клей.
Ладно я склеил свою кибить.
А сверху тонкого корня нить.
Так не разойдется, сказал я, да.
И вспоминал моего врага.
Оленя добыл я ради спины,
Оленя добыл — сухожилья сильны.
Оклеил снаружи я жилой кибить.
Сушить, снова клеить, и снова сушить.
Так будет гибко, смеялся я, да.
И вспоминал моего врага.
Я тура добыл, был он очень здоров.
Я тура добыл ради полых рогов.
Усилил внутри мягким рогом кибить.
Чтоб прочность и гибкость соединить.
Красиво и прочно, думал я, да.
И вспоминал моего врага.
С березы кору аккуратно снимал
С березы кору я водой пропитал.
Оклеил дугу я округ берестой.
Оклеил, чтоб шов был под тетивой.
Сказал, и луку кора нужна, да.
И вспоминал моего врага.
Сплетал я жильные нити шнуром,
Сплетал и скручивал их потом,
Плотнил жилы я и полировал,
Сквозь чурку в отверстие их пропускал.
Добра тетива, я подумал, да.
И вспоминал моего врага.
Острым ножом я планку строгал.
Острым ножом древко я вырезал.
Выемку сделал с глубоким дном,
Чтоб черешок вошел с винтом.
Ровное древко, был рад я, да.
И вспоминал моего врага.
За плату кузнец-харалуг помогал.
За плату я сам наконечник ковал.
Трехгранный острый блестит металл.
Напильником долго его изощрял.
Хвалил изумленный кузнец меня, да.
А я вспоминал моего врага.
Ради перьев добыл я орла.
Ради маховых, с края крыла.
Клеил к древку и нитью крепил.
Чтобы в стреле дух орлиный жил.
Попробовал, точная вышла, да.
И вспоминал моего врага.
Гадюку в степи по весне я добыл.
Гадюки я яд с зубов нацедил.
Высушивал яд и думал я,
Отведай змей сам, как жалит змея.
Язык твой змеиный, вот яд тебе, да.
Так я вспоминал моего врага.
До нового лета мой лук высыхал.
До лета силу вбирал, а я ждал.
Достал я свой лук из высохшей стружки.
Достал тетиву и надел за ушки.
Друзьям и врагам все лучшее, да.
Проведать пойду моего врага.
Напряг плечи я, тетиву выбирая.
Напряг плечи лук, себя выгибая.
Ударилась о браслет тетива.
Орлиная точно летит стрела…
До дому шел, думал, добрый лук, да.
И не вспоминал моего врага.
— О чем это они поют? — вопрошал в очередной раз Тит.
— Двое поссорились. Один другого из лука застрелил, — меланхолично отвечал Улеб.
— И?
— Чего и?
— И дальше что?
— Да ничего. Застрелил, и все.
— И они об этом столько пели?!
— Ага.
Тит замолк. По глазам его было видно, он подозревает, что многое от него утаили. В конце концов он нашел способ себя развлекать. Стоило муголам сделать краткий перерыв в пении, как Тит сам запевал, хоть и неблагозвучно, но громко и с душой. Муголы старания Тита разнообразить репертуар оценили, и когда Тит начинал горланить, замолкали.
— О чем он поет? — спрашивали стражи Юлхуша.
— Двое купцов плыли на корабле. Чуть не потопли, — переводил Юлхуш. — Но Аллах внял их молитвам и спас.
— О! Аллах велик! — отзывались стражи. Все они были муслимами.
Так и длился путь.
* * *
Ораз покачивался от усталости. Ход коня мотал его то вправо, то влево. Тело ныло, будто кто-то налил все мышцы ядом. Конь тоже был измотан. Ровный шаг его иногда сбивался, и седока потряхивало, будто куль с зерном. Он уже не помогал коню нести себя. Хотелось упасть на холку и дать себе забыться сладким отдыхом. Но не было времени для отдыха. Не было. Они и так непоправимо опаздывали. Отдать себя соблазну слабости мешало данное слово. А еще стыд. Раскаленными гвоздями к седлу пригвождал стыд. Щеки злым румянцем наливал стыд.
Стыдно было бы не устоять под взглядом Таргына, который едет позади него, и наверняка тоже черпает в нем крепость. Предательский голосок в голове нашептывает, что Таргын на добрый десяток лет моложе, значит, и дорога ему легче. Но ведь он, Ораз, опытнее. Крепись!
Стыдно упасть и под взглядом Санжара, который теперь остался так далеко, что не смог бы видеть его при всем желании. Да и был Санжар так плох, когда они его оставляли, что еще неизвестно, одолеет ли он смерть. Но все равно. И стыдно под взглядом тех семи, с кем он начал сегодняшний путь, и кто уже точно ничего не увидят в этом мире. Кажется, он все глядят в спину. Стыдно. Крепись!
Старый Лис послал их в путь с большим запасом по времени. Лучше прийти раньше на день, чем опоздать на секунду, сказал старик, и это была правда. Они вышли с запасом, потому что немалую часть улуса нужно было преодолеть. Первое время они шли ходко. Но затем сам судьба стала ставить им препятствия. Сперва зарядили беспросветные дожди, и две недели они отчаянно метались по берегам вспучившейся реки, которая грязным потоком сносила всех, кто пытался по ней переправиться. Они наконец нашли лодку, и под крики оставшегося на берегу лодочника, который обзывал их самоубийцами, одолели реку. Но время было потрачено, и главное, кони остались на том берегу.