Тем не менее до недавнего времени вся территория дворцового комплекса (за исключением площадки, сада и пруда) была обнесена высоким деревянным забором и охранялась сторожем со злыми собаками.
Первыми приближение чего-то нехорошего и страшного почувствовали местные мальчишки и гопники. Для ребят руины дворца даже несмотря на охрану были излюбленным местом игр и поисков кладов. Алкоголиков влекла сюда возможность спокойно выпить и что-либо украсть, чтобы после продать за бутылку.
Однако с конца лета и те, и другие предпочитали больше во дворец не ходить и с опаской поглядывали на него с приличного расстояния.
Гопарь по прозвищу Сникерс так объяснял ситуацию:
— Тревожно, нечисто там как-то стало. Ходишь и чувствуешь, будто на тебя кто-то невидимый зекает пристально и недобро.
Подружка Сникерса гопариха Люстра шмыгнула красным носом и тоже добавила:
— Я однажды тень чью-то в подвале заметила. Странная такая тень, вроде бы человеческая, а вроде бы и нет. Я от страху тогда все бутылки пустые там кинула. Меня Сникерс еще за эти бутылки так отмантулил, три дня в лежку лежала. Только оклемалась, а он, иди, говорит, дура, в подвал за бутылками, чего добру пропадать. Но я туда больше ни за что не пойду, хоть мешок золота там положи.
В толпе местных жителей, слушавших рассказ алкоголиков, никто не хихикнул, мол, допились до белой горячки, вот и мерещится всякая ерунда. Люди слушали молча. И было это молчание настороженным и гнетущим…
Вторыми почуяли близкое зло сторожевые собаки — Чубайс и Гайдар. До сентября месяца они представляли собой само воплощение злобы и ярости. От их острых клыков нередко доставалось мальчишкам, гопарям и любопытным туристам. Но с наступлением сентября Чубайс и Гайдар превратились в забитых, трусливых существ. При приближении темноты они, поджимая хвосты, начинали скулить и метаться. Ни уговорами, ни пинками собак нельзя было заставить идти со сторожем в ночной обход территории.
— Да что вы, сволочи, взбесились, что ли! — орал на них сторож Гаврюхин, но, так ничего и не добившись, уходил в ночь один, проклиная собак, дворец, свою жизнь и гребаную демократию.
В середине сентября Чубайс и Гайдар сорвались с привязи и убежали, предпочтя «бомжевать», нежели нести охранную службу и получать ежедневную миску похлебки.
А следом за собаками с работы сбежал и сторож Гаврюхин. Свидетели, в частности бабка по прозвищу Сизая, живущая близ дворца, видели, как среди ночи сторож, подвывая и взвизгивая, панически бежал к своему дому. Утром он объявился в продуктовом магазине и купил два ящика водки, чем немало удивил местную публику. Ведь всем было известно, что Гаврюхин — мужчина во всех отношениях положительный и горькой не балуется. Однако больше всего озадачивал его внешний вид. Сторож был явно чем-то смертельно напуган, затравленно озирался и вздрагивал. Но главное — он был абсолютно седой! На все расспросы сторож ничего не отвечал. Он закрылся в своем доме и ударился в беспробудное пьянство. Пьянствует и поныне, а в тех любопытных, которые пытаются выяснить, что же с ним приключилось той ночью, Гаврюхин мечет пустыми водочными бутылками, калошами и кирзовыми сапогами.
Однако вакантная должность сторожа долго не пустовала. В день его «дезертирства с трудового фронта» по разнарядке Гатчинского иммиграционного отделения в Ропшу на постоянное место жительства прибыл южный человек. Был он одинок, чрезвычайно смугл, по-русски говорил плохо, еще хуже понимал и имел настолько труднопроизносимые имя и фамилию, что ни один ропшинец правильно выговорить их так и не смог. Поэтому приезжего окрестили просто — Чуркой или Чучмеком, кому как больше нравилось. Местная поселковая власть в лице г-на Крюкова мгновенно определила профессиональные качества мигранта и тут же трудоустроила его сторожем при дворце. На разъяснение новому работнику прав и обязанностей было «убито» часа полтора.
— Это исторический объект, понял? — как глухому, орала поселковая власть южному человеку. — Его надо охранять, смотреть, чтобы посторонние тут не шлялись, костров не жгли, кирпичи, доски не воровали. Ночью спать нельзя, не положено, за это секир-башка сделаю, понял? Жить будешь тут же, во флигеле. Ну, якши, все ясно?
— Аллах акбар! — гортанно ответил новый сторож.
Свою службу Чурка нес исправно. День и ночь ходил по охраняемой территории, пел заунывные песни и зорко следил за порядком. С любопытными туристами был не в меру горяч.
— Э, шайтан, зачэм тут стаышь, дальшэ хады! — кричал он туристу, стоявшему у забора, и грозил увесистым дрыном.
— Разве нельзя посмотреть на дворец? Я за этим специально приехал из Петербурга, — недоумевал любопытствующий.
— У, ишак, гылаз выбью, нэ будэт твая большэ сматрэт, вах! — обещал сторож.
Испуганный гражданин спешил поскорее убраться прочь.
Раз в неделю Чурка исправно приходил в поселковый магазин.
— Адын калбас и адын булька, пажалста, — неизменно заказывал он и, забрав продукты, молча уходил на охрану объекта.
— Неужели всю неделю только этим и живет? — недоумевали покупатели.
— Как же, проживет, — скрипела бабка по прозвищу Сизая, — он картошку у нас с огородов ворует, вот и живет.
— Это да, этот точно — ворует, — соглашались присутствующие.
Когда в очередной раз Чурка появился в магазине, компания местных гопарей поинтересовалась у него, мол, не происходит ли во дворце каких-нибудь странных, пугающих вещей.
— Нэт, нэ праысходыт, — ответил сторож.
Но он жестоко ошибся. Это произошло в последний день сентября, когда целые сутки лил холодный дождь, низко над землей неслись тяжелые, мрачные тучи, порывы ветра рвали с деревьев листву, и быстро темнело. Ближе к полуночи природа немного угомонилась, дождь перестал, стало намного тише. И вот тут над Ропшей раздался душераздирающий крик. И был он настолько неистов и жуток, настолько наполнен безысходным отчаяньем и смертной тоской, что у всех, кто его слышал, похолодело в груди, а по спине побежали мурашки. Так могло кричать только смертельно раненное животное, но это кричал человек. И самое страшное заключалось в том, что его кошмарный крик доносился с территории дворцового комплекса!
Внезапно на самой высокой ноте крик оборвался, словно где-то в ночи лопнула струна боли и отчаяния. Наступила зловещая тишина. Но уже через мгновение по всей Ропше тоскливо и страшно завыли собаки…
Утром местный участковый с группой добровольцев тщательно обследовал дворцовую территорию. Во флигеле были найдены документы, вещи сторожа, еще не остывший чайник, недоеденные колбаса и батон (остатки еды незаметно съел Сникерс). Следов крови и борьбы нигде обнаружено не было. Как, впрочем, не был обнаружен и сам сторож. Южный человек по прозвищу Чурка бесследно пропал, будто испарился.
Однако таинственное исчезновение сторожа не стало последним в цепочке других таинственных и необъяснимых явлений.