У Катерины вырвался крик.
— О господи! Тогда все действительно начертано на звездах. Кардано знал наперед, что должно случиться! Он меня предупреждал, а я не поняла!
Она была сама не своя, словно какая-то необоримая сила завладела ею.
Взволнованная Джулия взяла мать за руку и попыталась усадить ее в кресло.
— Прошу вас, сядьте. Вам надо прийти в себя. Успокойтесь, и мы сможем все обсудить и попытаться понять, насколько обоснованна гипотеза о совершении преступления через посредника.
Катерина силой высвободилась.
— О, теперь я абсолютно уверена.
Она с шумом втянула воздух и стиснула губы.
— И одно скажу вам точно: перед смертью Пьетро Джелидо будет так страдать, как и представить себе невозможно.
Встревоженный Симеони заботливо ее остановил.
— Не говорите так и вообще не говорите так громко. Пьетро Джелидо может находиться поблизости.
Джулия покачала головой.
— Нет, Джелидо нет в городе. Иначе я никогда не пришла бы сюда и не позвала бы тебя.
— Где же он?
Джулия уже собиралась ответить, как вдруг на улице внезапно потемнело. Она подошла к окну, выглянула наружу и передернула плечами.
— Откуда-то наползает огромное дымное облако. Так я и знала: оборванцы подожгли собственный квартал. У них всегда этим кончается. По счастью, пожар отсюда далеко.
Катерина не обратила никакого внимания на слова дочери.
— Я знаю, где сейчас Пьетро: в Салоне-де-Кро.
Теперь она почувствовала, что силы полностью к ней вернулись. Гнев восстановил поток жизненной энергии, который грозил вот-вот иссякнуть.
— Там должна проходить церемония полного оправдания тех, кто участвовал в избиении вальденсов Люберона. Пьетро был одним из участников.
Симеони застыл от удивления.
— Не может быть! Ведь Пьетро Джелидо гугенот!
— Девять лет назад он гугенотом не был. На церемонию его пригласил один из нотаблей Салона, некто барон де ла Гард. Видимо, он не знает о теперешних взглядах Пьетро.
Симеони еще больше удивился.
— Ого! Барон Пулен де ла Гард — один из самых знаменитых адмиралов Франции… Я что-то слышал о том, что он был под следствием по поводу какой-то резни.
— Не знаю, что у Пьетро на уме, — сказала Катерина, пытаясь сосредоточиться.
В ее сознании боль от утраты Серве переродилась в холодную решимость убийцы.
— Думаю, он воспользуется двусмысленным положением барона для какого-нибудь своего кровавого замысла. С ним поехало много гугенотов.
Джулия отошла от окна.
— Это не в Салоне-де-Кро обитает…
— Да, там обитает Мишель де Нотрдам, — ответила Катерина.
Жизненная сила, влившаяся вместе с гневом, разожгла былую ненависть.
— Человек, из-за которого много лет назад меня нагишом проволокли по улицам Экса и публично высекли. Я сумею покарать их обоих: и его, и Пьетро Джелидо. Тот, кто унизил меня, теперь должен платить. Время пришло.
Симеони наморщил лоб.
— Мишель де Нотрдам… Я, кажется, читал один из его альманахов. Он астролог?
— По крайней мере, претендует на это звание. Он поймет, что значит бесчестить женщину. А что до Пьетро Джелидо… он вообще пожалеет, что родился на свет.
Катерине с трудом удалось подавить рыдание. В памяти ее всплыло нежное лицо Мишеля Серве в миг последнего короткого объятия в тюремной камере инквизиции.
— Браво, мама! — повеселев, воскликнула Джулия. — Теперь вы снова прежняя властительница Камерино! Женщина отважная и умная…
Ее слова прервал отдаленный гул, такой сильный, словно его источник находился совсем близко. Огонь, пущенный рабочими, грузчиками и нищими, видимо, добрался либо до пороховых погребов, либо до мастерских, где работали с серой. Окно озарилось пламенем.
— Интересно, отчего настоятель не вызовет лучников, чего он ждет? — спросила Джулия. — Достаточно одного отряда конной стражи, чтобы разогнать злоумышленников.
И, словно в ответ на ее вопрос, послышался отдаленный прерывистый треск. Симеони улыбнулся.
— Дорогая моя, тут уже не лучники, в ход пошли аркебузы. В дело вмешалась власть в коротких одеждах.
— Вот и прекрасно! — повеселела Джулия.
Наверное, она не прочь была бы продолжить разговор, но тут дверь распахнулась, и в комнату ворвался лысый, крутолобый человек лет пятидесяти. За его спиной, держась за ручку двери, стояла служанка.
— Братья, — начал лысый, — меня зовут Пьеро Карнесекки, я член лионской консистории. Консистория рассудила, что это здание находится в зоне опасности. Вы должны немедленно его покинуть.
— Там, кажется, стреляют, — сказала Джулия, указав на окно.
— Совершенно верно. Через полчаса стрелять начнут повсюду.
Катерина в этот момент так ненавидела гугенотов, что засомневалась, стоит ли повиноваться Карнесекки, наверняка диакону или пастору кальвинистской церкви, хотя платье его имело священнический покрой. Но потом решила, что, пожалуй, стоит. По крайней мере, у нее будет достаточно времени, чтобы обдумать план мести.
— Хорошо, идемте скорее, — ответила она. — Но куда вы нас поведете?
— Предоставьте это мне, — отозвался священник. — Я выведу вас из рабочего квартала.
Спустя некоторое время Катерина и ее спутники в сопровождении человека в черном почти бегом пробирались по узким, загаженным нечистотами переулкам. Все двери и окна в лачугах грузчиков были нараспашку. Вдали, над соломой и потрескавшейся черепицей крыш, виднелась часть города, охваченная пламенем. Выстрелов слышно не было, только эхо отдаленных криков.
Внезапно у Катерины подогнулись колени, и, чтобы не упасть, она схватилась за Симеони. Тот заботливо склонился над ней. Джулия тоже подбежала, а Карнесекки тем временем остановился в нескольких шагах отдохнуть.
— Что с вами, герцогиня? — спросил Симеони.
— У меня так сильно заболела нога, словно мышцу свело. Сейчас боль отходит.
— Это не подагра? — спросила Джулия.
— Подагра? Нет, не думаю, — ответил Симеони, — Скорее всего, это просто возрастная болезнь суставов.
Он обернулся к гугеноту.
— Нам надо идти помедленнее, мадам не может бежать, как мы.
— Хорошо, — согласился Карнесекки, — Но надо двигаться, здесь оставаться нельзя.
Катерина почувствовала себя такой униженной, что вновь обретенная уверенность улетучилась в один миг. На глаза снова набежали слезы и не вылились только потому, что она и так слишком много пролила их сегодня. На миг она вдруг остро почувствовала, что короткое любовное объятие с Серве было последним в ее жизни, и поняла, какая пропасть утраты и одиночества разверзлась под ее ногами со смертью возлюбленного.