Я повернулся к Пятнице.
— Ну, Пятница, — сказал я ему, — теперь делай то, что я тебе скажу.
Он кивнул головой.
— Делай, как я. Внимательно следи за мной.
Я положил на землю охотничье ружье и один из мушкетов, и Пятница сделал то же самое. Из другого мушкета я прицелился в дикарей, велев Пятнице следовать моему примеру.
— Ты готов? — спросил я.
— Да.
— Тогда стреляй в них, — сказал я и выстрелил.
Пятница стрелял более метко, чем я. Он убил двоих и ранил троих. Я же убил одного, но он был самым отвратительным из всех, и ранил двоих.
Нетрудно представить, как они переполошились. Все, кто уцелели, повскакали со своих мест, не зная, куда им бежать и в какую сторону смотреть.
Пятница внимательно следил за мной, чтобы не пропустить ни одного моего движения. Сразу после первого выстрела я бросил мушкет на землю и взялся за дробовик, и то же самое сделал Пятница.
— Ты готов, Пятница?
— Да.
— Так стреляй же, ради Бога!
Мы вновь выстрелили в ошеломленных негодяев. Поскольку теперь наши ружья были заряжены крупной дробью или маленькими пистолетными пулями, мы увидели, что на землю упали только двое, но раненых было очень много, и они с воплями и визгом носились по берегу, точно безумные. Все они были в крови, а потом еще трое рухнули на землю, хотя были только ранены, а не убиты.
— А теперь, Пятница, следуй за мной, — сказал я, опуская разряженные ружья на землю и беря мушкет, который еще оставался заряженным.
Я выбежал из леса. Пятница следовал за мной по пятам. Видя, что дикари заметили мое появление, я закричал во всю глотку и велел Пятнице сделать то же самое. Я бежал, что было сил, направляясь к несчастной жертве. Оба мясника бросили ее при звуках первого выстрела, в ужасе рванули к берегу и забрались в пирогу. Трое других поступили точно таким же образом. Я повернулся к Пятнице и приказал ему стрелять в них. Он понял приказ и, пробежав ярдов сорок, чтобы быть ближе к беглецам, выстрелил. Я думал, что он убил всех, так как видел, что они дружно повалились на дно пироги, хотя вскоре двое из них появились вновь.
Пока мой слуга Пятница вел огонь по дикарям, я вытащил нож и перерезал лианы, которыми была опутана несчастная жертва. Освободив бедняге руки и ноги, я помог ему встать и спросил по-португальски, кто он такой. Он попробовал ответить на латыни, но был до того слаб, на грани обморока, что не мог ни стоять, ни говорить. Я вынул из кармана бутылку и протянул ему, показывая знаками, что он должен отпить из нее, что он и сделал. Я дал ему кусок лепешки, который он съел. Затем я спросил, из какой он страны, и он сказал, что он Espagniole. Немного придя в себя, он с помощью всевозможных жестов показал, скольким обязан мне за освобождение.
— Сеньор, — сказал я, с трудом подбирая известные мне испанские слова, — мы поговорим позже, а сейчас нам надо сражаться. Если у вас еще остались силы, возьмите этот пистолет и меч и положите рядом с собой.
Он принял их с величайшей благодарностью. Казалось, силы вернулись к нему, как только в его руках оказалось оружие, и он вихрем налетел на своих убийц и в мгновение ока изрубил двоих на куски.
Я продолжал сжимать в руках ружье, не стреляя, желая попридержать заряд до поры до времени, потому что отдал испанцу пистолет и меч. Я окликнул Пятницу и велел ему сбегать к дереву, от которого мы начали стрелять, и принести оставленное там разряженное оружие, что он выполнил с великим проворством. Затем, передав ему мой мушкет, я принялся заряжать ружья по новой и предложил дикарям подойти ко мне, если они того желают. Пока я заряжал ружья, между испанцем и одним из серокожих дикарей, напавшим на него с туземным деревянным мечом, тем самым, которым, если бы не я, он был бы убит, завязался яростный бой. Испанец, невероятно отважный и мужественный, долго боролся с этой тварью и дважды тяжело ранил его в голову. Однако дикарь был крепким и сильным малым, поэтому он повалил ослабевшего испанца на землю и пытался отобрать у него мой меч. Испанец поступил мудро: расставшись с мечом, он выхватил из-за пояса пистолет и разрядил его в дикаря. Пуля прошила его насквозь, и он был убит на месте.
Оказавшись предоставленным самому себе, Пятница погнался за бегущими дикарями, сжимая в руке свой деревянный меч. Им он прикончил сначала тех троих, которые были ранены и упали на землю, а потом и всех остальных, кого смог догнать. Испанец преследовал двух дикарей и ранил обоих, но из-за того, что он не мог бежать, тем удалось скрыться. Пятница ринулся за ними и уложил одного, обезглавив его одним сильным ударом. Однако второй дикарь оказался слишком проворным. Несмотря на ранение, он бросился в море и изо всех сил поплыл в сторону тех двух, что остались в пироге. Я вновь убедился в том, что некоторые из дикарей — превосходные пловцы, как убедился в этом в тот день, когда наблюдал за моим слугой Пятницей и его преследователями в день, когда он спасся от грозившей ему ужасной участи, о чем было рассказано выше.
Те, кто сидели в пироге, принялись отчаянно грести, чтобы оказаться вне пределов досягаемости для наших пуль, и хотя Пятница выпалил по ним два или три раза, я не заметил, чтоб хотя бы один выстрел попал в цель. Пятница пытался уговорить меня сесть в одну из пирог и погнаться за ними. Я и в самом деле был серьезно обеспокоен тем, что дикарям удалось уйти, поскольку они могли рассказать соплеменникам о том, что здесь произошло, и те вполне могли явиться сюда на двух-трех сотнях пирог и задавить нас численным превосходством. Поэтому я согласился продолжить преследование на море. Подбежав к одной из их пирог, я вскочил в нее и велел Пятнице следовать за мной.
Однако, оказавшись в пироге, я с удивлением обнаружил в ней еще одного несчастного, связанного по рукам и ногам и предназначенного на заклание. Он был полуживым от страха, не понимая, что происходит, поскольку не мог выглянуть из пироги. Он был крепко связан и так долго пролежал неподвижно, что жизнь едва теплилась в нем.
Я перерезал скрученные лианы, которыми он был связан, и хотел помочь бедняге встать, но он не держался на ногах, не мог говорить и лишь жалобно постанывал, очевидно, полагая, что его развязали только для того, чтобы убить.
Когда к нему подошел Пятница, я велел ему поговорить с несчастным и объяснить, что его спасли. Однако надо было видеть, как возликовал Пятница, как он бросился целовать и обнимать этого бедолагу, как он заплакал и одновременно засмеялся, услышав его голос и увидев его лицо. Довольно долго мне пришлось добиваться, чтобы он объяснил мне, в чем дело. Немного успокоившись, Пятница сказал, что спасенный, которого он называл Уолла-Кэем, — его отец.
Пятница так суетился вокруг отца, что у меня не хватило духа оторвать его от него. Но через некоторое время, когда старик пришел в себя, я подозвал своего слугу, и он подбежал ко мне, подскакивая и смеясь от радости, буквально переполненный счастьем. Я спросил, накормил ли он отца хлебом. Он отрицательно помотал головой и сказал: