— Прошу прощенья? — переспросил я в немалом замешательстве. Но тут она меня поцеловала. Вторично. С большим чувством. А потом оттолкнула.
— Я вторглась ради тебя в эту страну, безмозглый. Я с самого детства тебя любила. И теперь вернулась за тобой — ну и сестрам отомстить, конечно, но главным образом — за тобой. Я знала, что ты будешь меня ждать.
— Как? Откуда?
— Много месяцев назад ко мне в парижский дворец явился призрак. Перепугала Пижона до истечения беарнских соусов. С тех пор и подсказывала стратегию.
Ладно, хватит уже о призраках, подумал я. Пускай покоится в мире. И я снова поклонился.
— К твоим, язви тебя, услугам, любимая. Твой покорный шут к твоим услугам.
Как умолял бы он, просил, скучал,
Свой ум в стихах ненужных расточал,
Считал законом мой каприз любой
И, гордость потеряв, был горд собой,
А я б его звездой несчастной стала
И, как судьба, глупцом повелевала!
Розалина, «Бесплодные усилия любви», акт V, сцена 2, пер. Ю. Корнеева
Увы и ах — ваш покорный шут ныне король Франции. Ну, вообще-то Франции, Британии, Нормандии, Бельгии, Бретани и Испании. Может, и чего-нибудь еще — я не видел Корделию после завтрака. Ежели предоставить ее саму себе, она может быть чума чумой, но империя у нее содержится исправно, а я ее, конечно, обожаю. (Так у нас всегда было.)
Доброму Кенту вернули земли и титул, а еще назначили герцогом Корнуоллским, присовокупив к назначенью соответствующие земли и недвижимость. Черная борода и импозантность, подаренные ведьмами, у него остались, к тому же он, похоже, сам себя убедил, что он моложе и полнее сил, нежели подобает бремени лет у него на плечах.
Олбани сохранил за собой титул и земли и подписал присягу на верность Корделии и мне. Полагаю, он не станет ее нарушать. Честный парняга, хоть и незатейливый, без Гонерильиной пилежки так и будет идти по жизни стезей добродетели.
Курану мы даровали титул герцога Бакингемского, и он в наше отсутствие на островах служит регентом Британии. Эдгар унаследовал титул графа Глостерского и вернулся домой, где похоронил отца в стенах замкового храма, выстроенного в честь множества разных богов. Завел свою семью и, вне всяких сомнений, нарожает кучу сыновей, которые вырастут и предадут его. Ну, или станут остолопами по образу и подобию отца своего.
Мы с Корделией живем в разных дворцах по всей империи, путешествуем с неприлично роскошной свитой, в которую входят Кутырь и Пискля, а также Язва Мэри и прочая верная челядь из Белой башни. У меня анафемски громадный трон, с которого я вершу свой суд. Харчок сидит сбоку — ему дали титул королевского министра ипсации, — а по другую руку от меня — моя обезьянка Пижон. Мы выслушиваем жалобы и тяжбы крестьян и купцов, и я выношу приговоры, суждения и вердикты. Было время, когда я поручил это Пижону, пока сам ходил обедать с королевой: вручил ему табличку с разными наказаниями, на которые он мог показывать пальцем, однако пришлось прекратить. Я как-то раз вернулся после затянувшегося радения с Корделией и обнаружил, что этот циничный примат велел повесить всю деревню Бовуа за несоблюдения санитарных норм производства сыра. (Вышло, да, неловко, но французы такое понимают. Они очень серьезно относятся к сыру.) А по большей части правосудие отправляется посредством легкого вербального унижения, обзывательства и преднамеренного сарказма. Как выяснилось, это мне удается превосходно, посему меня считают мудрым и справедливым правителем, и народ меня очень любит. Даже, блядь, французы.
Сейчас мы у себя в Гасконском дворце, где-то возле северной Испании. Тут мило, но очень сухо. Я только что так и сказал гадоедской королеве Пижону (они с королевой Бургундской у нас гостят):
— Тут мило, Пижон, но очень уж сухо, твою мать. Я англичанин, мне сырость потребна. Такое чувство, что вот мы беседуем, а я меж тем весь пересыхаю и трескаюсь.
— Так и есть, — подтвердила Корделия. — Его всегда влекло к влаге.
— М-да, хм, дорогая моя… давай не будем об этом при Пижоне, а? Ой, смотри — у Харчка встал. Давай спросим у него, о чем он подумал? Когда сюда ехали, он разнообразно надругался над дуплистым дубом. Это надо было видеть. Желудей отряс столько, что всей деревне хватило на неделю прокорма. Они в его честь даже хотели праздник учредить, провозгласить его божеством дубоебства. Тут вообще символов плодородия столько, что палкой не взмахнуть — обязательно какой-нибудь сшибешь наземь.
— Селяви [334] , — промолвил Бидон на совершенно нечленораздельном, блядь, французском.
А потом, когда я устроил аудиенцию для народа, в тронную залу вступили три древние согбенные фигуры. Ведьмы Большого Бирнамского леса. Наверное, я всегда ожидал, что рано или поздно они появятся. Харчок выбежал и спрятался в кухне. Пижон соскочил у меня с плеча и заверещал на них. (Пижон — моя обезьянка, не королева.)
— Уж минул год для трех колдуний.
Неужто с платой их надули?
— произнесла Розмари — которая зеленая, с кошачьими пальчиками.
— Ох, етить вашу мать, вы опять за стишки?
— Нужда исчезла, обещанье свято —
За службу заплатить нам надо,
— пропели ведьмы в унисон.
— Только больше не рифмуйте, — взмолился я. — И с таким тряпьем в здешнем климате жарковато. Почесуха на бородавках начнется, того и гляди, карбункулы воспалятся. Вы б поосторожней.
— Тебя сделали королем, дурак, и твоя истинная любовь околдована остаться с тобою навсегда. Мы пришли за тем, что нам причитается, — промолвила Шалфея, самая бородавчатая из троицы.
— Справедливо, справедливо, — сказал я. — Только Корделия вовсе не околдована. Она меня и без чар любит, по своей воле.
— Белиберда, — сказала Петрушка, самая длинная. — Мы дали тебе три пылевика для трех сестер.
— Ну да, только третий я пустил на Эдгара Глостерского, чтобы он влюбился в прачку из своего замка. Ее Эммой звать. Отличная деваха со сногсшибательными дойками. Его брат-ублюдок к ней плохо относился, мне показалось, так будет справедливо.
— Но колдовство истрачено. Мы желаем оплаты, — сказала Розмари.
— Разумеется. У меня больше богатств, чем вы унесете, мегеры. Злато? Серебро? Каменья? Только Корделия про ваши махинации ничего не знает. И что призрак был ее матерью — тоже. И не должна узнать. Если на это вы согласны, скажите, чего желаете, а то мне тут еще королевством управлять и обезьянка некормленая. Назовите цену, ведьмы.
— Испания, — молвили они.
— Ебать мои чулки, — рек Кукан.