Из-за плотного пара в помещении насосной станции мало что можно было рассмотреть. Однако Аяксу с первого взгляда стало ясно, что старые, небольшого диаметра трубы, даже если имели непосредственный выход в рудник, ничего, кроме минерального кипятка и хлопот, доставлять были не в состоянии. Все-таки он поинтересовался у Эдит, чем забивается водопровод.
— Вопрос не ко мне… — Девушка вышла за порог и, дождавшись, пока Аякс последует за ней, заперла дверь.
— А к кому?
Эдит вытерла взмокшее от пара лицо.
— К Арону.
— Вы, я смотрю, не слишком-то ладите с ним.
— Да с ним, кроме прокуратуры, вообще никто не ладит.
— Кроме прокуратуры, — замер Аякс. — Вот как?
Вместо ответа Эдит прижала к губам палец и пригласила Аякса идти за ней. Через тайный ход в стене за секцией шкафчиков они пробрались из подвала в женскую раздевалку одного из сероводородных бассейнов. Из стены, примыкавшей непосредственно к процедурному залу, медсестра вынула кафельную плитку и позвала Аяксу взглянуть в открывшийся проем.
Перед Аяксом предстала картина одновременно таинственная, комичная и отталкивающая. Бубня то ли гимн, то ли молитву, совершенно голые старухи с распущенными волосами — у каждой была зажженная свеча в одной руке и тряпичный лоскут в другой — вели хоровод вокруг дымящегося бассейна, в котором плавало нечто, напоминавшее спущенную резиновую камеру от покрышки грузовика.
— Что это? — спросил Аякс медсестру, когда они возвратились во двор.
— Дурдом, — ответила Эдит, закурив. — Стационар. Самый настоящий. Старые психопатки заняты омоложением, поисками философского камня, а молодой идиот подглядывает за ними.
— А при чем тут прокуратура? — уточнил Аякс.
— Ну, видеокамеру он точно там заполучил.
— То есть вы знаете об этом наверняка?
— От него самого и знаю, — хмыкнула девушка.
— Но к чему, скажите, прокуратуре свихнувшиеся старухи?
— Хороший вопрос.
Аякс тоже закурил. В сгущавшихся сумерках расставленные по двору санатория статуи, казалось, парили над землей.
— Вы знаете, — сказала Эдит, — что население нашего благословенного города — самое молодое в стране? Если не во всем Старом и Новом свете? Средний возраст — что-то в районе тридцати двух лет. Как у древних спартанцев. Нас обставляет, по-моему, только Африка.
— Нет, не в курсе. А что?
— Неплохой повод свихнуться на старости лет, правда?
— Я все-таки не понимаю, — усмехнулся Аякс, — при чем тут прокуратура?
Эдит, как будто не слыша его, кивнула в сторону здания.
— …И всей этой чепухой, омовениями… Всем этим, я думаю, они не столько выказывают сумасшествие, а заслоняются от него, что ли. Не столько хотят омолодиться, сколько извиняются за старость свою.
— А что там плавает в бассейне, когда они… ну, ходят вокруг?
— Змея.
— Змея?
Эдит взмахнула сигаретой.
— Да не переживайте. Чучело резиновое.
— А почему именно змея? — продолжал недоумевать Аякс.
— Наверное, потому что она способна сбрасывать старую кожу.
— И что с того?
— Ну, подумайте сами, — предложила Эдит, — что еще может служить лучшим символом обновления, вечной молодости?
— Не знаю, — вздохнул Аякс. — Все что угодно, только не змея.
Девушка улыбнулась:
— Так что, например?
Аякс в ответ только покачал головой.
— Почему вы сразу не сказали мне, что Арон сделал тот снимок, который я вам показывал на прошлой неделе?
— Имеете в виду фотографию своего предшественника? — спросила Эдит.
— Да.
— Тот снимок агента Хассельблада сделал не Арон.
— А кто? — удивился Аякс.
— Я, — сказала девушка.
— Вы?
— Агент сам попросил меня об этом.
— Тогда зачем вы передали снимок в прокуратуру?
— Да ничего я не передавала. Это был казенный аппарат, им мы фотографируем курсовых пациентов — до лечения и после. Арон, наверное, скачал и удалил снимок с карты памяти сразу после того, как я оставила камеру в ординаторской, потому что на следующий день, когда ваш агент попросил меня записать для него картинку, нужный файл я уже не нашла. — Эдит аккуратно затушила сигарету наслюнявленными пальцами и бросила ее в урну. — Кстати, фотографию, которую на той неделе вы предъявили мне, я сама увидела впервые. Ну, в смысле — на бумаге.
— У меня тогда еще один вопрос, если можно… — Аякс, сделав последнюю затяжку, тоже бросил окурок. — Кто из вас двоих позавчера снимал меня в реакторе с архивариусом?
Эдит ушла, не удостоив его ответом. В кармане у Аякса зашевелился мобильник, извещая об SMS-передаче. Сообщение состояло из одного слова: «Fire». Что это значит, стало ясно минуту спустя, когда небо над рудником рассыпалось огненно-лимонными брызгами, и последовал раскат первого залпа погребального салюта.
* * *
Неделя прошла без происшествий.
Шишки и раны Аякса быстро заживали, чему в немалой степени способствовали свежий горный воздух, дымящиеся бассейны с термальной водой и сочувствующими старухами, прохладное пиво на открытых площадках пустых ресторанчиков, утренние прогулки по плато и холодные компрессы Эстер по ночам.
Жизнь в городке шла своим чередом. Горожане, которые, похоже, не испытывали ни в чем нужды, не чурались грубого физического труда. В Столовой Горе постоянно ремонтировались дороги, не было ветхих и негодных домов. На строительстве новых зданий детского сада и школы с одинаковым усердием работали стар и млад. Редких служащих муниципалитета, и тех, кажется, можно было чаще видеть с лопатой или шпателем, чем с телефоном или блокнотом. Временами Аяксу даже представлялось, что он начинает понимать эту обманчивую, словно мираж, Столовую Гору — понимать и принимать ее.
* * *
Его благодушие, впрочем, не длилось долго.
Во время очередного допроса у лейтенанта Бунзена, воспользовавшись отлучкой следователя, он решился заглянуть в свое дело, которое уже распухло до размеров фолианта. Он рассчитывал узнать новые подробности о перестрелке у банковского депозитария, но первые несколько секунд перебрасывал подшитые страницы с таким видом, будто залез в чужое дело. Он даже был вынужден проверить, его ли данные и фотография находятся в заглавии… Аякс не знал, что и подумать: перед ним было не досье законопослушного гражданина и контрразведчика, даже не дело обычного преступника, а мартиролог серийного потрошителя. Показания свидетелей, снимки обезображенных трупов, орудий убийства, протоколы опросов и вскрытий, и всюду, на каждой странице, под каждым снимком — черным по белому и белым по черному — его имя. На минуту Аякс впал в некое полудремотное, помраченное состояние. Из поля его зрения пропало все, кроме разверстой бумажной кипы на столе. И пока он, как загипнотизированный, таращился на эту кипу, в уме у него крутились только два слова: «Столовая Гора». Он повторял их без счета, так что со временем они начали служить заглавием этого воплощенного кошмара.