— Двести грамм, как одна копеечка, — повторил Даут Рамазанович. Подергав разбитую дверь, он добавил сквозь зубы: — Уроды.
Подорогин неопределенно поддакнул, но следователь махнул рукой:
— Да я не о тех… А про долбоебов этих с лопатами. Что вы им обещали?
— Двести рублей.
— Ух ты. Хотя… Если подумать, рубль за грамм — не так уж и много.
Даут Рамазанович подал Подорогину ключи и направился к гаражу. У ворот он остановился, поглядел на часового с овчаркой и вдруг сказал собаке:
— А божатся, долбоебы — что за пачку сигарет.
На обратном пути Подорогин снова застрял у БТРа и, потирая ключом бровь, бездумно разглядывал машину. Броня вблизи казалась пористой, на тусклой от пыли краске не было сколов и царапин. Мощные ребристые скаты щетинились заусенцами. Под потолком шумела вентиляция, на воротах гремела тяжелая цепь. Сглотнув комок в горле, он направил брелок с пультом сигнализации между зарешеченных фар и нажал кнопку «оп».
— Где вы там? — тотчас раздался у лифта голос Даута Рамазановича.
— Иду. — Подорогин спрятал ключи.
В кабинете следователя он попытался тайком сунуть двести рублей солдату с оторванным погоном, но был немедленно изобличен:
— Тогда уж придется платить и отморозкам. — Даут Рамазанович указал телефонной трубкой на задержанных. — Не надо, прошу вас.
Мальчишка-нищий, запрокинув голову, спал на стуле, его поделыцик был пристегнут к ручке-вентилю сейфа и тер опухшие глаза. Охранник из «Берега» демонстрировал сержанту свою «беретту» и что-то снисходительно объяснял. Потом сержант попросил пистолет, восхищенно взвесил его, вытащил обойму, передернул затвор, прицелился в упор в парня со слезящимися глазами и спустил курок. Только тут Подорогин понял, что под окнами «Берега» злоумышленнику досталась газовая струя. У него и самого до сих пор покалывало под веками.
— Вас — куда?
Подорогин не тотчас сообразил, что вопрос обращен к нему. Даут Рамазанович вопросительно качал трубкой и глядел на него.
— В смысле?
— У меня дежурная машина. Так куда — домой, в больницу?
Подорогин вспомнил свою пустую грязную квартиру, пятно плесени на потолке и почему-то проститутку в ванной. На новом месте он не успел разжиться даже аптечкой.
— К жене. — Он постарался придать голосу уверенности. — К жене, конечно… В смысле, домой… Спасибо.
В провонявшем бензином милицейском «уазике» он кутался в рваное, задубелое на плечах пальто и когда после получаса изматывающей тряски увидел наконец, что они у цели, попросил водителя не въезжать во двор, высадить его на улице.
— Айн момент! — Старшина остановил машину и, насвистывая, весело в упор посмотрел на Подорогина.
Подорогин, ничего не говоря, протянул ему скомканные двести рублей. Водитель сбил шапку на затылок, хмыкнул, неуловимым движением выхватил деньги и, продолжая насвистывать, отвернулся к окну.
В подъезде Подорогин спугнул влюбленную парочку и решил не дожидаться лифта. На третьем этаже у него вдруг закружилась голова, он чуть не упал. Добравшись до квартиры, он приник ухом к дверной щели. Изнутри не доносилось ни звука. Он хотел отпереть дверь, но не смог даже вставить ключ в замочную скважину. Он попробовал другой ключ, потом снова первый, пока не увидел, что в дверь врезаны новые замки. Верхний и нижний.
Подкатывала тошнота, страшно пульсировал затылок — сзади в голову как будто толкали раскаленным тараном. Подорогин позвонил в дверь. Сначала он сделал короткий звонок, затем длинный, потом держал палец на утопленной кнопке едва не минуту, а когда понял, что дома никого нет, прислонился к двери спиной и съехал на корточки. В это самое время тихо приотворилась дверь соседской квартиры. В теплую желтую щель Подорогин увидел полу халата и бисерное мерцание бигудей. Раздался густой, какой-то всеобъемлющий запах борща.
— Здравствуйте, Ольга Петровна, — сказал Подорогин полушепотом.
После чего дверь медленно и так же тихо затворилась.
Подорогин потрогал шею и посмотрел на руку. Пальцы были в крови. Опять возникла, затрепетала картинка из «Дорожного патруля»: труп с забинтованной головой на лестничной площадке, бегающее лицо соседки с завитыми волосами… ничего не видела, ничего не слышала… деликатный человек, всегда здоровался… черное туловище манекена в задрапированном сосновом гробу, уходящее за горизонт промерзлое кладбище, сытые вороны, бывший в употреблении, пропахший смертью и хлоркой венок с подновленной лентой…
Ему показалось, что он все-таки свалился с лестницы. Его тряхнуло так, что он почувствовал, будто переворачивается с ног на голову. Он выбросил перед собой руки и нечаянно ударил Наталью. Та что-то кричала. Подорогин подумал, что она хочет выбросить его из подъезда и тащит в лифт, держа под мышки. Так он чуть было снова не ударил ее, но, упершись ногами в дверях, увидел свою бывшую прихожую и почувствовал запах корицы и лакированного дерева паркета.
Через час Наталья проводила санитаров. Подорогин слышал, как она расплатилась с ними на кухне. Они оставили ей две ампулы промедола со шприцами и какой-то «прямой» номер. Когда лифт уехал, Наталья позвонила в соседскую дверь, потом дважды пнула ее и на весь подъезд назвала Ольгу Петровну «крашеной блядью». С заново и намертво перевязанной головой, которую он ощущал не глубже лица, Подорогин жевал кубик гематогена и смывал в ванной с плеч и шеи засохшую кровь. Наталья не разуваясь ходила по квартире. Она шумно дышала в нос и шепотом материлась. Ее лицо горело. В гостиной на столе Подорогин увидел открытую бутылку коньяка и раскромсанный лимон. В кабинете, где ему делали перевязку, валялись бинты и окровавленная одежда, было натоптано.
— Поешь? — на ходу спросила Наталья.
— Да нет, — сказал он с набитым ртом.
Потом она закрылась в ванной, а он нашел свою старую застиранную пижаму и стал звонить в «Нижний».
В службе охраны никто не отвечал, Подорогин набирал номер раз пять, и все без толку. Телефон в офисе был переключен на автоответчик. Когда Подорогин дозвонился Саньку домой, на том конце сняли трубку и лишь пьяно сопели в микрофон. Домашний номер Ирины Аркадьевны был занят — едва происходило соединение, звонки с треском срывались. Подорогин бросил трубку.
В кабинете он затолкал одежду и обрывки бинтов под кресло и зачем-то копался в ящиках стола. Минуту спустя он понял, что попросту расшвыривает бумагу и книги. Пытаясь собраться с мыслями, он взял из-за стекла книжной полки рисунок «лендровера» и рассматривал его. Рисовала младшая, Маруська. Она же вывела три корявые первые буквы в слове «Ленин». Две последние принадлежали более уверенной руке Маринки. Очевидно, нацарапав «Лен», Маруська побежала спросить, как пишется название марки машины, в это время старшая, никогда не упускавшая возможности поддеть сестру, закончила надпись на свой лад. Имя вождя таким образом разломилось на две половинки — «Лен-ин», — и это почему-то напоминало иероглиф. Впоследствии, как водится, имело место быть бурное выяснение отношений, отчего рисунок оказался изрядно помят и надорван снизу.