— О каких еще ант-ресолях?
— Да вы же не слушаете меня!
— Про ант-ресоли и про Штирлица я уже слышал. Не надо кричать. Я одного только не пойму — почему городская прокуратура должна заниматься этими ант-ресолями со Штирлицем?
— А почему бы городской прокуратуре не заняться… — Подорогин осекся от боли, задев раненой рукой колено.
Даут Рамазанович меланхолично вращал зажатым в пальцах карандашом.
— Ладно… — Подорогин поднялся. — На нет и суда нет.
— Вы будете писать заявление? — оживился следователь.
— Нет.
— Обождите, я подпишу пропуск. — Даут Рамазанович отложил карандаш, провел ладонью по столу, приподнял и бросил папку.
Подорогин посмотрел на спаниеля, вскочившего вслед за ним и шевелившего пушистым обмылком хвоста.
— У вас не будет ручки? — сказал Даут Рамазанович.
Подорогин полез в карман, но вместо ручки достал серый конверт с фотографиями, забытый следователем Уткиным. Конверт подмок с одного края, к оплавившемуся штампу «ДСП» присохли песчинки грязи. Подорогин извлек снимки и рассматривал их, не узнавая.
— Постойте… — выпрямился Даут Рамазанович.
— Что?
— Откуда это у вас? — Хмурясь, следователь вглядывался в фотографии с обратной стороны.
Подорогин перевернул снимки: с обратной стороны все они были промаркированы, на каждом стоял штамп учета и порядковый номер.
— Это же наша канцелярия. — Даут Рамазанович вытащил фотографии из пальцев Подорогина. — Как они к вам попали?
Подорогин пощипал бровь.
— От следователя Уткина.
— Кто это?
— Человек, завладевший моим телефоном.
Даут Рамазанович нетерпеливо повел подбородком:
— На фотографиях — кто?
— На фотографиях — человек, который звонил на мой автоответчик. — Подорогин сел обратно на стул. — Звонившая.
Следователь перетасовал фотографии, пожевал губами, свирепо сломал бровь и вдруг бросился из комнаты.
— Ждите меня здесь — никуда ни шагу! — донесся из коридора его удаляющийся вопль.
Помешкав, Подорогин выглянул за дверь, но Даута Рамазановича и след простыл. Где-то громыхало железо. Пол коридора был выложен ромбической плиткой, как в бане.
Вернувшись к столу, Подорогин раскрыл папку, на которой Даут Рамазанович рисовал карандашом.
Он ожидал увидеть исписанные протоколы, пожелтевшие справки, заявления, копии договоров, но под слоем чистой бумаги в папке оказались фотоснимки. В основном это была порнография: переплетенные потные тела, части потных тел, пламенеющие маслянистые гениталии, раскрытые в пылу страсти, освещенные до миндалин немые рты, лава семени на лбах и щеках, невинные и бессовестные детские лица, кожаные костюмы с вырезами в паху, фаллоимитаторы, наручники и тому подобный реквизит. Две фотографии оставили его в особенном замешательстве. На одной был запечатлен кабинет Даута Рамазановича, причем запечатлен из-за стола, так что помимо самого стола, заваленного порнографией, хорошо просматривались стена со Сталиным и сейфом, приоткрытая дверь и часть окна. На другой фотографии — вдвое большего формата — изображалась отрезанная голова. Подорогина слабо кольнула мысль о Штирлице, хотя с первого взгляда было ясно, что это не Штирлиц и что даже сама голова не главное на снимке. Главное — то, как мастерски и художественно этот снимок был исполнен. Багрово-мраморный фон сдабривали хищные побеги вьюна и нереально резкие, выпуклые скорлупки каких-то насекомых. На мертвом лице с полузакрытыми глазами прочитывались малейшие детали рельефа кожи, ничуть, однако, не вызывавшие отвращения, даже скрупулезно выписанная грань отсечения более походила на сказочное ожерелье, нежели на рану, — и если бы не страшный смысл основного предмета изображения, если бы не сама отрезанная голова, можно было подумать, что это вырванная страница из какого-нибудь фотографического издания.
В коридоре послышались голоса и шаги. Подорогин сунул снимки обратно в папку и возвратился на стул. Спаниель лежал на боку, безмятежно вытянув лапы. Несколько секунд спустя в кабинет ввалились Даут Рамазанович и тучная дама средних лет, красная, свистевшая горлом от одышки. Дама и Даут Рамазанович рвали друг у друга снимки разбившейся девушки и спорили.
— Нет, да говорю же тебе, смотри ногу! — кричал Даут Рамазанович.
— И что нога? — отвечала дискантом дама. — И при чем здесь нога?
Даут Рамазанович в сердцах вскинул руки — «Э-э-э!», — выхватил из папки на столе несколько фотографий, только что вложенных туда Подорогиным, и ударил по ним пальцами:
— Сравнивай, ну?!
Дама замолчала и лишь продолжала свистеть горлом, тасуя снимки из папки с теми, что вызвали разночтения. Даут Рамазанович, переведя дух, подмигнул Подорогину. Дама попросила остальные снимки и по очереди, внахлест взялась сравнивать их со снимками убитой. Привалившись к столу, она порядочно сдвинула его. Даут Рамазанович обмахивался фотографией возбужденного мужского органа.
— Ну-у… — Дама почесала нос и, прищурившись, посмотрела на снимки с вытянутой руки. — Что-то, вполне может быть, и есть. Но ничего определенного. Говорю тебе. Ничего…
В ответ Даут Рамазанович произнес длинную бессмысленную фразу, запер дверь и прислонился к ней спиной:
— Смотри!
Он слегка запрокинул голову, правой рукой, сжатой в кулак, коснулся уха и медленно, точно исполнял ритуал, завел левую за спину. Затем с щелчком в суставе присел на одной ноге, а голенью другой, неестественно вывернутой в колене, приложился к косяку.
— Ну? — Ему было тяжело дышать, он ворочал глазом, пытаясь оценить реакцию дамы.
Та навела на него фотографии разбившейся девушки и совокупляющейся пары и, отвесив губу, дышала в нос. В эту секунду громко постучали в дверь.
— Да вроде… — неуверенно резюмировала дама.
Даут Рамазанович обмяк со страшным выдохом облегченья.
— Стучат, — сказала дама, не отрываясь от фотографий.
— Это я! — Даут Рамазанович, хохоча, открыл дверь. — Тук-тук!
— Вот правильно, Рамазаныч… — Не закончив фразы, дама повернула снимки вверх ногами, хмыкнула и принялась обмахивать ими лицо. — Про папу анекдот знаешь?
— Нет! — затряс головой Даут Рамазанович.
Дама стала рассказывать анекдот про папу, но не закончила его и тоже покатилась со смеху.
Где-то в здании рассыпалась трель сотового телефона. Подорогин схватился за нагрудный карман и скорым шагом вышел в коридор. Он ждал оклика, но Дауту Рамазановичу, очевидно, было не до него.
— Это — кто? — понизила голос дама.
Прикрыв за собой дверь, Подорогин все еще держался за грудь. Рубашка под ладонью была горячей. Он посмотрел на часы.