Утром, едва под потолком «холла» зажегся свет, Олег, измученный, а еще больше — озадаченный событиями бессонной ночи, услышал, как со скрежетом открываются двери камер. Но теперь это не было всеобщим построением. Шум раздавался на том этаже, где сидел Лепетов. Топот ног, брань и окрики двигались по направлению к его камере.
— На выход!
Очевидно, в расчеты вчерашнего офицера вкралась какая-то ошибка. Очутившись на балконе, Олег обнаружил общество из шести заключенных и двух киборгов.
— Вперед!
Они гуськом потянулись по балкону, в середине которого располагалась решетчатая клеть грузового подъемника.
Пока клеть, подрагивая, ползла вниз, к нулевому ярусу, Олег волей-неволей разглядывал лица тех, кому, вероятно, в ближайшие часы суждено было стать его боевыми товарищами.
Двое из шестерых мужчин произвели на него тягостное впечатление. Это было интуитивное предчувствие офицера, много работавшего с новобранцами.
У этих двоих отсутствовала явная худоба и землистый цвет кожи. Оба были небриты, впрочем, как и все остальные, но держались несколько особняком, сторонясь как киборгов охраны, так и своих собратьев по несчастью, из чего Олег сделал незамысловатый, но верный вывод — эти двое не являлись военнопленными. Они держались с подчеркнутой независимостью, и в их движениях, позах, мимике читалось презрительное пренебрежение к худосочным «скелетам из морозильников», как называли между собой военнопленных те, кто попал на «Эрадзию» не вследствие войны, а за какие-либо преступления.
Остальные четверо были схожи между собой и действительно худобой лиц смахивали на узников древних концлагерей. Объяснялось такое истощение просто: криогенные камеры, в которых транспортировали и «хранили» заключенных, как правило, являлись оборудованием «второго сорта», то есть побывавшим в употреблении, а во многих случаях даже списанным. Процессы низкотемпературного сна в таких условиях редко протекали как положено, и организму, чьи биохимические реакции были замедлены в тысячи раз, все же приходилось прилагать собственные усилия, восполнявшие сбои и неадекватную работу систем жизнеобеспечения. Как следствие — за пять—шесть лет такого сна организм доводил себя до состояния заметного истощения.
Клеть грузового подъемника с лязгом остановилась.
Сопровождавшие группу киборги распахнули сетчатые створки дверей и встали по бокам.
— Семнадцатая группа — прямо по коридору! — раздался в скрытом от глаз динамике интеркома чей-то не терпящий возражений голос.
Группа узников, двигаясь в затылок друг другу, втянулась в широкий тоннель, оканчивающийся массивными створами плотно сомкнутых ворот.
Шагая по коридору, Олег вдруг поймал себя на мысли, что продолжает думать о ночном происшествии, мысленно пытаясь угадать, куда же подевалась его новая знакомая. Откровенно говоря, он, коротая остаток ночи в мучительной бессоннице, думал, что она окажется среди тех четверых охранников, которые были обещаны каждой группе одноруким офицером…
Пока он размышлял, в створах ворот открылась небольшая дверь, за которой просматривалось пространство внутреннего космодрома с двумя ложементами стартовых катапульт.
Их группа под предводительством двух человекоподобных машин проследовала вовнутрь. Олег поймал себя на мысли, что в своем воображении он почему-то успел разграничить их по неравным категориям. Имел ли ночной инцидент какой-то здравый, практический смысл, или то была просто случайность, странный вывих неправильно установленной программы, — этого он не знал, но такова, видно, природа человека, а особенно человека, попавшего в условия, морально для него тяжелые, — душа, если она все еще жива, ищет малейшие отдушины в окружающем, пытается делать какие-то, порой нелепые, иллюзорные выкладки, лишь бы противопоставить что-то суровой реальности, смягчить ее, очеловечить…
Задумавшись, он едва не налетел на спину впереди идущего.
Спускаемый модуль, который в данный момент был закреплен на массивном стартовом ложементе электромагнитной катапульты, выглядел так, словно его только что притянули сюда со свалки, где прессуют старые, отжившие свое машины. Впрочем, такая догадка вернее всего была недалека от истины.
Но самое скверное произошло минутой позже, когда киборг, сверившись с вмонтированным в ложемент монитором компьютерного терминала, вдруг произнес ровным голосом:
— КХ-157, КХ-234 — в кабину, остальным в транспортный отсек, живо!
В этот краткий миг замешательства Олег успел пожалеть, что пять лет назад, заполняя анкету в приемнике фильтрационного лагеря, он в графе военных специальностей ко всему прочему занес сведения о своей квалификации пилота спускаемых аппаратов.
Рядом с ним приблизительно то же самое испытывал низкорослый, тощий пожилой мужчина с маленькими, покрасневшими глазами и печальным выражением лица. Олегу он почему-то напомнил их бортового медика, который вечно вздыхал с точно такой же скорбной миной.
— В кабину! — раздался за их спиной голос киборга.
Олег с обреченным чувством полез внутрь, а его новый напарник замешкался, за что получил удар прикладом между лопаток.
В тесной кабине, на ободранных противоперегрузочных креслах была разложена нехитрая, порядком поношенная экипировка вековой давности. Олег еще накануне подозревал, что их экипируют всяким старьем, но то, что он увидел, превзошло самые мрачные предположения. Им даже не удосужились выдать скафандры и нормальное оружие, на креслах лежали обыкновенные общеармейские бронежилеты, каски, снабженные дугами коммуникационных устройств, а поверх всего этого барахла были демонстративно уложены укороченные штурмовые автоматы, произведенные на свет еще до наступления эры импульсного оружия.
— Спаси господи… — невнятно пробормотал второй загнанный киборгами в кабину узник, исподволь покосившись на Лепетова, который с мрачным видом натягивал на себя доисторический бронежилет из волокончатого кевлара. Не найдя сочувствия в мрачном, словно окаменевшем взгляде Лепетова, он со вздохом натянул нехитрую экипировку и угнездился в кресле.
Олег уже разглядывал приборную панель спускаемого аппарата, на которой ровно светились десятки индикационных окошек, отражавших в своих показаниях состояние бортовых систем.
— Как зовут-то? — спросил он у второго пилота, который ерзал в кресле, пытаясь поудобнее устроить в нем свое тщедушное тело.
— Павел, — вскинув голову, ответил тот и тут же поправился: — Отец Павел. Гнедышев.
Олег невольно повернулся:
— Священник?
— Да.
— А как ты угодил сюда? — ничего не понимая, переспросил Олег.
— Я служил на крейсере «Апостол Петр».
— Кем? — хмуро поинтересовался Лепетов. Его настроение, и так неважное, падало с каждой секундой. Ему уже серьезно начинало казаться, что их вылазка окончится задолго до того, как этот проржавевший хлам коснется своими посадочными опорами твердой земли.