Крез наклонился вперед. Его глаза, в которых отражалось дрожащее пламя светильников, приобрели удивительное выражение, называвшееся когда-то дионисийским и давно позабытое ко временам Эверарда: в них читались ужас и восторг одновременно.
— Слушай и расскажи об этом своим соотечественникам, — начал он. — Астиаг выдал свою дочь Мандану за Камбиза, ибо он знал, что персам не по душе его тяжкое иго, и хотел связать их вождей со своим родом. Но Камбиз заболел и ослаб. Если бы он умер, а его маленький сын Кир занял престол в Аншане, то установилось бы опасное регентство персидской знати, не имевшей обязательств перед Астиагом. Вдобавок сны предвещали царю Мидии, что Кир погубит его империю. Поэтому Астиаг повелел царскому оку Аурвагошу (Крез, переделывавший все местные имена на греческий лад, назвал Аурвагоша Гарпагом), который был его родичем, избавиться от царевича. Гарпаг, невзирая на протесты царицы Манданы, отнял у нее ребенка; Камбиз был слишком болен, чтобы помочь жене, да и в любом случае Персия не могла восстать без предварительной подготовки. Но Гарпаг не смог решиться на злое дело. Он подменил царевича мертворожденным сыном горца-пастуха, взяв с того клятву, что он будет молчать. Мертвый ребенок был завернут в пеленки царевича и оставлен на склоне холма; затем вызвали мидийских придворных, которые засвидетельствовали исполнение приказа, после чего ребенка похоронили. Кир, наш правитель, воспитывался как пастух. Камбиз прожил еще двадцать лет: сыновей у него больше не было, не было и силы, чтобы отомстить за первенца. И когда он оказался при смерти, у него не было наследника, которому персы считали бы себя обязанными повиноваться. Астиаг снова забеспокоился. В этот момент и объявился Кир; его личность установили благодаря нескольким приметам. Астиаг, втайне жалея о содеянном, радушно принял его и подтвердил, что он — наследник Камбиза. На протяжении пяти лет Кир оставался вассалом, но выносить тиранию мидян с каждым годом становилось для него все труднее. Тем временем Гарпаг в Экбатанах хотел отомстить за ужасное злодеяние: в наказание за непослушание Астиаг заставил его убить и съесть собственного сына. Гарпаг и еще несколько знатных мидян организовали заговор. Они избрали своим вождем Кира, Персия восстала, и после трехлетней войны Кир стал правителем двух народов. С тех пор он, конечно, подчинил себе и много других народов. Разве боги когда-нибудь выражали свою волю яснее?
Некоторое время Эверард лежал не шевелясь и вслушивался в сухой шелест листьев в саду, продуваемом холодным осенним ветром.
— Неужели это правда, а не слухи? — переспросил он.
— С тех пор как я нахожусь при персидском дворе, я получил достаточно доказательств. Сам царь подтвердил, что это истинная правда, то же самое сделали Гарпаг и другие участники событий.
Лидиец наверняка не лгал: ведь он сослался на свидетельство своего правителя, а знатные персы были правдивы до фанатизма. И все же за годы службы в Патруле Эверард не слышал ничего более неправдоподобного. Именно эту историю записал Геродот, с некоторыми изменениями она попала в «Шахнаме» — всякому было ясно, что это типичный героический миф. То же самое, в общих чертах, рассказывали о Моисее, Ромуле, Сигурде, о сотне других великих людей. Не было никаких оснований считать, что в ее основе лежат какие-то реальные события; вне всяких сомнений, Кир вырос самым обычным образом в доме своего отца, взошел на престол просто по праву рождения и поднял восстание из-за самых тривиальных причин.
Но только что рассказанную Эверарду сказку подтверждали свидетели, видевшие все своими глазами!
Здесь крылась какая-то тайна. Это напомнило Эверарду о его задаче.
Надлежащим образом выразив свое удивление, он продолжил разговор, а затем спросил:
— До меня дошли слухи, что шестнадцать лет назад в Пасаргадах появился чужеземец в одежде бедного пастуха, который на самом деле был магом и чудотворцем. Возможно, что он здесь и умер. Не знает ли мой любезный хозяин что-нибудь о нем?
Сжавшись, Эверард ждал ответа. Он подозревал, что Кит Денисон не был убит каким-нибудь диким горцем, не сломал себе шею, упав со скалы, и вообще не попадал ни в какую из подобных бед. Потому что тогда его аппарат остался бы где-нибудь поблизости. Когда Патруль проводил поиски, они могли проглядеть в этой местности самого Денисона, но не темпороллер!
Все было наверняка сложнее. И если Кит вообще остался жив, он должен был объявиться здесь, в центре цивилизации.
— Шестнадцать лет назад? — Крез подергал себя за бороду. — Тогда меня в Персии не было. Но знамений в том году здесь хватало — ведь именно тогда Кир покинул горы и занял свой законный трон в Аншане. Нет, Меандр, я ничего об этом не знаю.
— Я жаждал найти этого человека, — начал Эверард, — потому что оракул… — И так далее, и тому подобное.
— Ты можешь расспросить слуг и горожан, — посоветовал Крез. — А я задам этот вопрос при дворе. Ты здесь поживешь пока, не правда ли? Возможно, сам царь пожелает увидеть тебя: чужестранцы всегда вызывают у него интерес.
Вскоре беседа оборвалась. С довольно кислой миной Крез пояснил, что персы предпочитают рано ложиться и рано вставать и что на заре он уже должен быть в царском дворце. Раб провел Эверарда обратно в его комнату, где патрульный обнаружил симпатичную девушку, которая ждала его и многообещающе улыбалась. На миг он замер в нерешительности, вспомнив про день, который наступит через двадцать четыре сотни лет. Но — к черту все это!
Человек должен принимать все, что боги пожелают ему ниспослать, а боги, как известно, не слишком щедры.
5
Не прошло и часа после рассвета, как на площадь вылетел отряд кавалеристов; осаживая коней, они выкрикивали имя Меандра Афинянина. Оставив завтрак, Эверард вышел во двор. Окинув взглядом ближайшего к нему серого жеребца, он сосредоточил внимание на всаднике — суровом бородатом мужчине с крючковатым носом — командире этих стражников, прозванных Бессмертными.
Отряд заполнил площадь: беспокойно переступали кони, колыхались плащи и перья, бряцал металл, скрипела кожаная сбруя, а полированные латы сверкали в первых солнечных лучах.
— Тебя требует к себе тысячник, — выкрикнул офицер. Персидский титул, который он на самом деле назвал — «хилиарх», — носил начальник стражи и великий визирь империи.
На минуту Эверард застыл, оценивая ситуацию. Его мускулы напряглись.
Приглашение было не очень-то сердечным, но он вряд ли мог отказаться, сославшись на другие срочные дела.
— Слушаю и повинуюсь, — произнес он. — Позволь мне только захватить небольшой подарок, чтобы отблагодарить за оказанную мне честь.
— Хилиарх сказал, что ты должен прийти немедленно. Вот лошадь.
Лучник-караульный подставил ему сложенные чашечкой руки, но Эверард вскочил в седло без посторонней помощи. Уметь это было весьма кстати в те времена, когда стремян еще не изобрели.
Офицер одобрительно кивнул, одним рывком повернул коня и поскакал впереди отряда; они быстро миновали площадь и помчались по широкой улице, вдоль которой располагались дома знати и стояли изваяния сфинксов. Движение было не таким оживленным, как возле базаров, но всадников, колесниц, носилок и пешеходов хватало и здесь; все они торопливо освобождали дорогу: Бессмертные не останавливались ни перед кем. Отряд с шумом влетел в распахнувшиеся перед ним дворцовые ворота. Разбрасывая копытами гравий, лошади обогнули лужайку, на которой искрились фонтаны, и, бряцая сбруей, остановились возле западного крыла дворца.