Когда много решений, тогда нет ни одного решения, и Рыбья Кровь отложил все походы до удобного случая, вернее — до последнего убедительного толчка. Хотел хоть остаток зимы досидеть в тепле и довольствии. Да не тут-то было. Как только в войске осознали, что дальше гнаться за ирхонскими войсками они не будут, тотчас же стала падать едва налаженная дисциплина и участились случаи ухода целых ватаг и сотен в улусы, чтобы навестить своих родственников. Особенно плохи были дела у Сеченя, его три полка оставались в строю едва наполовину.

— А давай придумаем себе врага? — предложил Корней князю с глазу на глаз и изложил план переодевания ватаги верных липовцев в ирхонские шлемы с масками и нападения на один из левобережных хазарских улусов.

У Дарника даже дух заняло от простоты и верности такого действия.

— А как ты сумеешь все это сохранить в тайне?

— Скажешь — сделаю, — бывший шут смотрел на князя невинными серыми глазами.

Однако, чем больше Рыбья Кровь размышлял, тем сильней сомневался. Напасть значило несколько «пастухов» непременно убить, а женщины, а дети?! Да и слух рано или поздно все равно просочится. Вспомнилось собственное предложение Калистосу калечить пленных арабов. Сам сгоряча предложил, а потом изо всех сил отказывался исполнять. Так же будет и сейчас. Что придется отвечать, если через месяц Сатыр его напрямую спросит об этой резне?

Корней, словно хорошо понимая княжеские сомнения, стал все делать не дожидаясь разрешения. Заговорил о малой загонной охоте и стал собирать сотню загонщиков и стрелков. Дарника успокоило то, что две трети из набранных людей были хазары. Умчавшиеся на левобережную степь охотники с добычей вернулись весьма незначительной, и на вторую охоту набралось не больше двух ватаг желающих мерзнуть в открытой степи. Добычи вообще почти не было, зато охотники, забравшись к югу на пятьдесят верст, нарвались на стоянку ирхонов и всем говорили, что их там обстреляли, в доказательство показывали две ирхонские стрелы с костяными наконечниками.

— Запомни, если что-то узнают, ты будешь казнен первым, — счел нужным предупредить Корнея князь.

— Конечно, я разве спорю? — азартно блестел тот маслеными глазами.

Едва Корней с ватагой липовцев вернулся из своей третьей охоты, разнеслась весть о нападении ирхонов на дальний хазарский улус.

Рыбья Кровь с двумя сотнями оптиматов тут же помчался к месту нападения.

Стойбище из семи пастушеских семей располагалось едва ли не в середине улуса, поэтому почти не стереглось. Два старика — ночных сторожа были убиты вместе с их сторожевыми псами, все пятнадцать юрт сожжены, табун лошадей угнан, на месте остались двадцать четыре трупа, с десяток раненых и столько же тех, кому удалось спрятаться или улизнуть. Один из подростков сумел вскочить на лошадь и умчаться за помощью, но поскакал не к ближним соседям, а к дальним, где было больше взрослых мужчин, поэтому погоню снарядили слишком поздно, и поднявшаяся поземка напрочь замела в степи следы копыт ирхонских коней.

Тархан улуса допытывался у свидетелей подробностей налета, а толмач переводил Дарнику:

— А что они говорили? Что кричали?

— Ничего не кричали, а только молчали, — отвечал уцелевший пастух.

— А женщин и девочек с собой не брали?

— Нет, все здесь остались. Им кони больше нужны были.

Знаем, какие кони, зло думал про себя князь. Расхаживая по пепелищу, он больше всего опасался увидеть следы литовских подков, к его величайшему облегчению, кругом были лишь следы некованых хазарских и ирхонских лошадей.

— Ну что, так и будем здесь жить под постоянным страхом? — обратился к Дарнику тархан.

— Сатыр скажет свое слово — и жить будете спокойно, — отвечал ему Рыбья Кровь.

Позже на совете у хана князь больше молчал, чем говорил. Говорили и спорили сами тарханы. Одни доказывали, что начинать истребительную войну неразумно, другие убеждали, что в Великой Степи, кто хоть раз не отомстит за подобное, тот уже никогда никем не будет уважаться.

— А что скажешь ты? — обратился к Дарнику Сатыр.

— Я по договору с каганом и с тобой, хан, освободил землю для ваших кочевий, но, как вам ее защищать, должны решать вы.

— Сможешь ты сделать так, чтобы мы могли здесь мирно жить?

— Для плохого мира подходят полгода войны, для хорошего мира нужна двухлетняя война.

— Ты лучше скажи: во сколько жизней наших сыновей это обойдется? — выкрикнул самый пожилой из тарханов. — Тебе-то с их жизнями просто обращаться!

Вместо ответа Дарник просто поднялся и вышел из ханской юрты. Это было прямое оскорбление ханского совета, но ведь и его, князя, только что оскорбили.

Вернувшись в свой стан, Рыбья Кровь на всякий случай приказал всем арсам и липовцам в полном вооружении расположиться поближе к его княжескому возку и быть начеку. Томительно тянулось тревожное ожидание. Потом прискакал с малой дружиной Эктей, тоже присутствовавший на ханском совете, и привез Дарнику булаву Сатыра, что означало: быть князю военным визирем орды и дальше.

7

От воровской ватаги Корнея Рыбья Кровь избавился просто: всю ее отослал под видом купцов-соглядатаев в Таврику. Самого вожака оставил при себе, сказал:

— Будешь командовать хазарской хоругвью.

— Да мне восемнадцать лет, кто меня будет слушать? — запротестовал Корней.

— Плохо будешь командовать, точно стрелу в спину от хазар получишь, — не без злорадства «ободрил» его Дарник.

Сам же он в первую очередь занялся наведением порядка в сеченских полках. Заставил бежать на привязи за своими конями уже не пять и десять пастухов, а по двести — триста человек. И в неделю общее количество воинов во всех полках, включая и левобережные, восстановилось. Еще круче, чем с рядовыми воинами, обходился он с хазарскими воеводами. Менял и переставлял их с места на место едва ли не ежедневно, нарушая все их привычные родовые и семейные связи, опытным путем выбирая тех, кто лучше «тянет» войсковую службу. Удачной стала и его придумка с золотым клевцом.

Перед ромейским походом липовские оружейники преподнесли князю изящно выкованный клевец с золотой инкрустацией, который за ненадобностью два года пролежал в походном вьюке. И вот на одном из полковых сборов хорунжих и сотских Дарник назвал одного из сотских самым лучшим и, шутя, до следующего их сбора подарил ему этот клевец. На следующем сборе сотский при всех вернул ему клевец, и возникла неловкая пауза: куда дальше этот вернувшийся гостинец? Пришлось за минувшие три дня назвать лучшим другого сотского и уже ему всучить золотую безделицу. С этого и пошло. На любом сборе, когда обсуждались полковые или войсковые дела, все воеводы с замиранием сердца ждали: кому на этот раз достанется заветное отличие!

Значительно повысилась роль писарей. Почти все пастухи умели складывать и отнимать, теперь самых лучших счетоводов липовские писари обучили умножать и делить, записывая все цифры на бересте и пергаменте. Скоро уже любое совещание у князя начиналось с короткого отчета в двух или трех хоругвях о наличии запасов оружия, амуниции, провизии и грозных вопросов князя: