— А почему мы сами так жить не можем? Ведь князь Дарник знает, как можно устроить подобную жизнь.
Сатыр вызвал Рыбью Кровь по этому случаю на совет тарханов.
— Правда, что ты смущаешь мой народ разговорами об изнеженной жизни? — сердито вопрошал своего визиря хан.
Нельзя было упускать такой возможности все сразу решить.
— Не я распространяю эти слухи. Но могу ответить на них утвердительно. Пять лет назад, когда я стал воеводой Липова, лишнее серебро нам могли принести лишь разбойные походы. Сейчас мое княжество богатеет без этого.
— Отчего же оно богатеет?
— Каждый человек умеет что-то делать лучше другого. Когда их лучшие умения собираются все вместе, это приносит богатство. Таких умельцев просто надо избавить от ненужной посторонней работы.
— Почему же, если тебе в Липове было так хорошо, ты все равно продолжал ходить в походы и воевать?
— Потому что это мое единственное умение, и за него мне тоже платят золотом и серебром.
— Но у нас ты не получаешь ни золота, ни серебра?
— Зато я получаю у вас славу, а слава потом принесет мне еще больше золота и серебра.
Тарханы весело рассмеялись находчивому ответу князя. Хан понял, что общее настроение качнулось в пользу Дарника.
— Как ты собираешься обогатить нашу орду? Хочешь отвадить наших парней от дела их предков, заставить их торговать и брать монеты за проход через Славутич? Чтобы из-за золота у нас поселилась вражда?
— Разве мудрый хан не знал, что здесь, на западе, все так и живут? Если он хотел сам сохранить старый уклад жизни орды, то почему не пошел на восток в пустынные заитильские степи? Разве быть всегда довольным окружающей жизнью не свойство двухлетних детей, ведь с трех лет все люди уже учатся выбирать то, что им лучше?
В ханской юрте воцарилась глубокая тишина. Сравнить сорокалетнего хана с двухлетним ребенком еще никто никогда не осмеливался. Дарник и сам почувствовал, что малость переборщил.
— Спасибо, что не назвал меня младенцем, — с нарочито-печальным вздохом произнес наконец Сатыр.
По кругу сидевших тарханов снова пробежал веселый смех облегчения. Даже князь пришел в восторг от ответа хана.
— Все дело, я думаю, в равновесии и неторопливости, — решил поправить свое неосторожное обвинение Рыбья Кровь. — Если я верну половину воинов в улусы, а другую половину попытаюсь прокормить сам, то это будет, я думаю, то, к чему следует стремиться.
— Но на большие походы ты впредь все равно должен испрашивать разрешения у совета тарханов, — заключил Сатыр, оставив, таким образом, последнее слово за собой.
Легко было заявить: прокормить шесть тысяч воинов самому, имея под рукой всего тысячу дирхемов, захваченных с собой еще полгода назад из Липова. А как выпутаться из этого на самом деле? Впрочем, Дарник не особо волновался по этому поводу, он давно уже привык, что в ответ на любую самую непреодолимую трудность через некоторое время в его голове рождается способ, как с ней справиться.
Так было и на сей раз. Большая загонная охота на левобережье принесла оставшемуся под седлом войску почти месячный запас пропитания, включая сюда и муку, выменянную в речных селищах на часть дичины.
Следующим хлебным успехом явился Ракитник, место на Славутиче, где единое русло реки полудюжиной островов делилось на четыре протоки. Перегородив три из них железными цепями, у четвертой по приказу князя установили с десяток камнеметов и постоянные ночные береговые костры. Так что отныне не только купеческая лодия, но и рыбачья дубица не могла проскочить мимо стерегущих дозоров незаметно. С началом судоходства все это начало приносить вполне осязаемый прирост медных, а то и серебряных монет. Чуть позже на протоках навели плавучие мосты, по которым через реку пошел поток торговых повозок, тоже не без мелкой пошлины. Сюда же вскоре Дарник перевел и свою главную ставку.
Почти все липовцы на время превратились в плотников, сооружая из навезенных зимой бревен привычные деревянные постройки: избы, конюшни, сторожевые вышки. Не тратили драгоценный лес лишь на ограды. Их в Ракитнике воздвигали из земли и камней, насыпанных в мешки. Когда мешки закончились, стали насыпать землю в большие корзины, благо ивняка кругом было предостаточно. От этого палисад вокруг Верхнего и Нижнего Ракитника (так стали называть городища на правом высоком и левом низком берегу) получился только еще более живописным.
Обзавелся князь и войсковым скотным хозяйством. Для этого каждая из жен-хазарок его воинов привела с собой из улуса по корове и четыре овцы.
— А слова кормить жен бойников я не давал, — со смехом отвечал Дарник, когда кто-то из тарханов попытался указать на данное лукавство.
Не забывал Рыбья Кровь и про торговлю. Подобно тому, как прежде конные ватаги сопровождали торговые караваны, пересекающие земли Липовского княжества, точно так же целые хоругви хазар посылались теперь сопровождать для охраны торговые обозы, идущие от Перешейка на север, в землю полян, и от переправы через Славутич в Ракитнике на восток, в Айдар. Эта охрана объявлялась бесплатной, мол, хоругвь делает обычный дальний обход, но понятно, что купцам бескорыстие хазар внушало лишнее беспокойство, и сначала от случая к случаю, а потом постоянно они стали всячески подкармливать своих вооруженных попутчиков, так это быстро и укоренилось.
Дарник торжествовал: его старая идея — мир всем путникам на дорогах — приобретала значительно более внушительные размеры, чем раньше в Липове. Как он и рассчитывал, малая толика заморских товаров естественным порядком оставалась в орде, в качестве оплаты за харчи и безопасное пристанище, для чего вдоль обоих главных трактов была устроена целая гроздь укрепленных войсковых дневок и ночевок. Там размещались небольшие охранные гарнизоны, которые прекрасно устраивали ночлег и кормежку всем, кто мог чем-то за это заплатить.
Разбираясь одновременно с десятком дел, Рыбья Кровь не забывал давать себе отдых, два-три дня в неделю обязательно проводил в княжеском свежесрубленном доме в Верхнем Ракитнике, вот только не всегда мог вспомнить очередность ночевки у своих наложниц, и тогда они со смехом сами указывали ему на ошибку.
— Может, тебя вернуть в твой ирхонский улус? — спрашивал он иногда у Чинчей.
— Тогда я всем расскажу, какой ты слабый мужчина, — грозилась та.
— Вот отдам своим арсам на потеху, тогда узнаешь, — шутя, предупреждал распоясавшуюся пленницу Дарник.
Чинчей ненадолго утихала.
У Болчой к князю были свои претензии.
— Сколько можно меня спрашивать про сыновей? — отмахивался от хазарки Дарник. — Смотри, я и в самом деле привезу их, а с ними их матерей. Будет вас тогда не двое, а четверо. И старшей женой будешь не ты.
— Зато тогда твое сердце будет привязано к одному месту, — не сдавалась Болчой.
Совсем своим стал князь и в улусах. Обязательно присутствовал на всех тамошних празднествах или поминках. Приучился заранее готовить несколько цветистых здравиц и выступал с ними раз от раза со все меньшим напряжением. Запас его хазарских слов постепенно расширился, и он уже решался вести даже малые разговоры на родном для «пастухов» языке. Единственное, чего неизменно чурался, так это вмешиваться в судебные тяжбы хазар между собой: