Алан сделал паузу, прошел несколько раз вдоль строя.
Сергей уже начал питать смутную надежду на то, что жестокосердный немец наконец скажет: «Для начала хватит». Но его надеждам не суждено было сбыться.
— А теперь мы немного походим. Я хочу посмотреть на ваше движение. Смирно! Приготовиться! Чешуя, чешуя!!!
Алан побежал вдоль строя, молотя «демократизатором» по щитам.
— Чешуя! Почему тут дыра?
Кто-то ойкнул. Остальные сдвинулись плотнее.
— Вперед, марш! — Алан махнул рукой.
Некоторое, как показалось Сергею, очень долгое время они топтали стадион из конца в конец. Делали развороты. Снова топтали. Вперед. Потом пятились назад. Все это время неугомонный немец бегал за ними, молотя то дубиной, то палкой, то арматурным прутком по щитам. Иногда он разбегался и, сжавшись в комок, прыгал на линию щитов, пытаясь пробить ее телом. В такие моменты курсанты с особым удовольствием напрягались и чуть-чуть поддавали Алану плечом. Чтобы жизнь медом не казалась. Бернард падал, стремительно вскакивал, выкрикивал что-то одобрительное и снова бежал вдоль движущегося строя. Иванов даже начал проникаться уважением к человеку, который способен на такой жаре так фанатично делать свое дело.
— Стоп! — наконец крикнул Алан. — Вольно! Немного отдохнем и походим уже по-другому. Пока все было плохо, но не ужасно. Будем ходить еще.
По строю пронесся стон.
После небольшой паузы Алан обратился к Платону:
— Как у вас нога?
— Болит, — честно ответил тот. — Но ходить могу.
— Вам и не надо. Равновесие удержите?
— Смотря на чем, — уклончиво сказал Платон, чувствуя подвох.
— На щите, — радостно объявил Алан. — Становитесь!
«Не уверен», — хотел сказать Платон, но не успел.
— Ребята! — завопил неугомонный немец. — Мне нужно пять человек сюда. Вот так. Аккуратно… Поднимаем. За строй, шагом марш!
— Аккуратно, мать вашу, уроните, — жалобно гудел Платон, враскорячку стоящий на возвышении.
— Теперь мы попробуем другой строй. Вот этот человек…
— Платон, — подсказал Антон Михайлович, который с живейшим интересом наблюдал за происходящим.
— Платон будет стоять наверху. А ваша задача — не дать ему упасть. Чтобы никто не мог добраться до него. Понятно? Так. Десять человек сюда. Остальные строятся…
«До чего долгий день, — вздохнул Сергей. — Как все-таки на стрельбах хорошо».
Из статьи «Опасность сильной России»:
«Россия, к сожалению, еще должна оставаться бедной. До тех пор, пока она не цивилизуется и перестанет представлять угрозу для окружающих».
Семен Маркович встретил этого странного человека случайно. Тот просто, даже как-то слишком просто, подсел к столику, за которым обедал Липинский. Появился в поле зрения неожиданно, сделал пару шагов, отодвинул стул и готово. Перед Семеном сидел человек заурядной наружности, аккуратно причесан, волосок к волоску, добротный костюм сидит плотно, что называется, как влитой, белая рубашка и блестящие начищенные ботинки. Гость закинул ногу на ногу, облокотился на столик и, странно, по-птичьи наклонив голову, посмотрел на Липинского.
Семен Маркович в недоумении огляделся. Стоящая неподалеку охрана смотрела куда угодно, но только не на своего босса.
«Хорошенькое дело, — подумал Липинский. — Мимо них взвод шахидов пройдет, а они сообразят, что к чему, только когда весь зал вскричит „Аллах велик!" и дернет чеку. За что я им деньги плачу?»
Таинственный гость мило улыбнулся.
— Чем обязан? — поинтересовался Семен Маркович.
— Здравствуй, Семен. — Гость снова заулыбался, словно встретив старого друга.
— Здравствуй, — ответил Липинский. — Однако с кем имею честь?
В уме он уже перебрал всех знакомых, дальних и ближних родственников, но ничего такого вспомнить не мог. Ну не было у Семена Марковича друзей в среде типичных «белых воротничков среднего уровня», а именно так выглядел нахальный человечек.
«Спецслужбы! — вдруг осенило Липинского. — Вот сейчас как огребу ледорубом по лбу!»
В схему «коварного ФСБ» укладывалась и неприметная внешность гостя, и странное поведение охраны.
«Продали меня, сволочи! — подумал Семен Маркович. Он даже успел пожалеть о давешней беседе с лордом Джадом, в которой Липинский обвинил Кремль во всех грехах, тоталитаризме, фашизме, нацизме, человеконенавистнической внутренней политике и склонности к плановой экономике. — Вот как оно бывает, В штатском. Никакой джеймсбондовщины, никакой стрельбы с погонями. Интересно, он мне корочку предъявит или сразу в брюхо глушителем ткнет?»
Умирать было страшно. На Семена, человека, повидавшего многое, вдруг накатил такой смертельный ужас, что захотелось бухнуться чекисту в ноги и просить его…
«О чем? О чем просить? — прорезался неожиданно презрительный и спокойный голос в голове Липинского. — Что за бред? Просить чекиста? Они тебя небольно зарежут, чик…»
— А потом? — вслух спросил Семен Маркович у внутреннего голоса и с трудом удержался от того, чтобы не закрыть себе рот ладонями.
Гость еще больше наклонил голову. Становилось непонятно, каким образом у него не ломается шея.
— Семен, — укоризненно сказал человек. — Семен, я не из ФСБ. Совсем нет. Не ФБР, не ЦРУ и даже не МОССАД. Все эти игры, спецслужбы, разведка, шпионы, диверсанты, саботажники… Это игры, Семен. Детские, «в войнушку». Ничего больше. Неужели ты думаешь, что они все чего-то стоят? Чего ты так боишься, Семен?
— Пули, — честно ответил Липинский. — Пули боюсь.
— Ерунда. — Гость махнул рукой. — Ерунда, Семен. Пуля. Кусок металла, сплав свинца с чем-нибудь еще. Сколько она стоит, пуля?
— Не знаю. — Быть честным с этим человеком было удивительно легко.
— Сущую безделицу. Латунка гильзы, щепотка пороха и несколько граммов свинца? И труд какого-нибудь работяги, что обслуживает пресс. Вот и все. Безделица.
— Человек стоит еще меньше, — неожиданно для себя выдал Липинский. — Какие-то клетки соединяются, делают свое дело гормоны, и пошло-поехало. Все остальное — затраты на обработку. Школа там, институты разные…
— Все верно, — улыбнулся гость. — Все верно. Человек почти ничего не стоит. Производство более дешевое, чем даже производство боеприпасов. А знаешь, почему патрон стоит дорого?
— Кажется, мы говорили, что он, наоборот, дешев.
— Ну нет, Семен, все-таки соберись, пожалуйста. — Гость покачал головой. — Мы говорили о производстве, но ведь есть еще конечная цена. Нет, конечно, не та, по которой тот или иной предмет продается, а конечная. Истинная пена. Она плавает.