«Интересы России на Кавказе всегда носили захватнический характер».
— Привет, Костя! — закричала телефонная трубка прямо в ухо. С утра это было некстати. На столе, около компьютера, дымился кофе, полная кружка. Телефон находился в соседней комнате. Константин давно собирался перетащить аппарат к компьютеру, точнее, к удобному креслу около него и чувствовать себя совершенно счастливым, но, периодически забредая в магазины, торгующие разного сорта электроникой, начисто забывал про удлинитель.
«С другой стороны, это, наверное, и хорошо. Эдак я корни около монитора пущу, что негоже», — подумал Костя, стараясь припомнить, чей же это такой до боли знакомый голос сдернул его утром с рабочего места.
— Привет, — на всякий случай сказал он и, чтобы выиграть время для размышлений, добавил: — как дела?
— Дела?! — Голос обрадовался. — Ты меня не узнал, борода многогрешная.
— Не узнал, — с поддельной грустью в голосе ответил Костя.
— А! Вот оно, значит, как ты давних друзей встречаешь, даже не узнаешь…
«Что за идиот? — прищурился Константин. — На Енота не похож, голос другой».
Его уже две недели периодически доставал какой-то странный тип, один из тех, кто не читал зловеще-предупреждающего булгаковского: «Хамить не надо по телефону!» Типчика Костя окрестил почему-то Енотом, воображение упорно выдавало картинку с хитрым полосатым зверьком, который что-то там делает лапками в мутной водичке. Енот названивал и говорил гадости. То предлагал купить дохлых котят, то с фальшивым украинским акцентом жаловался на тухлое сало и москалей. Так или иначе, в теме присутствовала тухлятина и тема смерти, что было мерзко само по себе. На ответное хамство Енот не реагировал, был упорен и гадок. Попытки вычислить засранца пока успеха не давали, все знакомые фрикеры <Фрикер (сленг) — специалист по телефонным сетям. Своеобразный хакер по телефонам и всему, связанному с ними.> только плечами пожимали.
— Ладно, не буду тебя мучить, — наконец заявил голос. — Это Толокошин. Сашка. Помнишь?
— Вот тебе раз. — Костя удивленно поднял брови. — У вас там что, наверху, день памяти старых друзей? Я ж тебя уже…
— Много, много, — подтвердил голос бывшего одноклассника. — Много лет не слышал. И не видел.
— А вот это врешь, пожалуй, я тебя вчера видел. По ящику. Ты там суетился что-то за Главным. А вот не слышал, это точно. Все больше молчишь, по телеку…
— Ладно, слушай, у меня к тебе дело есть.
— Естественно есть, стал бы ты просто так звонить.
— Да ну тебя, может быть, я тебя выпить зову.
— Ага, конечно, то-то тебе не с кем. Да и не пью л особо.
— Я тоже не особо. Просто от коньячку не откажешься, я полагаю.
— Не откажусь.
— Тогда открывай дверь.
— Какую дверь? — Кофе распространяло по всей квартире одуряющий аромат.
«Все-таки надо телефон протащить к столу, пил бы сейчас кофеек и соображал бы легче», — Константин принюхался.
— Какую… — В трубке на момент замолчали. — Квартира номер 56. Вот ее и открывай. Ты ведь дома.
Это прозвучало как утверждение.
— Давай, Орлов, — продолжал Толокошин. — Я у тебя за дверью стою. С коньяком.
— Вот те два, — сказал Константин, вешая трубку на рычаги. — Коньяк с утра…
И пошел открывать дверь.
— Я вот помню, Макаревич что-то там говорил про правильную, с его точки зрения, закуску к коньяку.
— Ну-ну, — промычал Толокошин, обгрызая дольку лимона и блаженно жмурясь при этом. Коньяк действительно был хороший, закуска была вкусной, лимон кислым. Сидели уже часа полтора. И кроме туманных предложений «подумать насчет государственной службы», Константин Орлов ничего пока не услышал. Александр Степанович тянул время.
— Так вот, по его мнению, есть только две закуски. Такая печенюшка…
— Крекер.
— Как угодно, хоть крекер, хоть кракер, такая печенюшка, на которую сверху положили какую-то там лабуду, смешанную с чем-то…
— Ничего себе описание,
— Не важно это, главное во втором рецепте…
— Слушаю.
— Второй вариант был такой: на кружочек лимона кладется ложечка икры. Черной.
— Ничего себе, Макар дает…
— Да, я тоже задумался.
— Ерунда это все. — Толокошин взмахнул рукой. — Будет все.
— Что все?
— Ну, икра там… Коньяк… Ананасы…
— Ананасов в шампанском нет, не пролезают, — пробормотал Костя, но гость не услышал.
— И рябчики тоже будут…
— А вот этого не надо.
— Не любишь рябчиков?
— Не то чтобы не люблю. Просто история с поглощением ананасов и жеванием рябчиков кончается обычно плохо. День последний и приходит буржуй.
Толокошин засмеялся:
— Ну да, я и позабыл, что ты у нас слегка коммунист.
— Я не коммунист. Просто буржуев не люблю.
— Понимаю.
— Если бы ты тогда не в экономический пошел, а со мной на философию в МГУ, то тоже бы их терпеть не мог. Нелюбовь к буржуям — это такая прерогатива философского движения.
— Собственно, я не особенно жалею.
— Я догадываюсь. Так что же ты мне предлагаешь?
— Конкретно по пунктам?
— Как хочешь. — Константин налил еще одну рюмку.
— Ну, в принципе, все зависит от того, чего ты хочешь. Почти что все. Нет, ну, расстрелять Чубайса, конечно, нельзя…
— Вот так всегда, сначала подманят, а потом бряк…
— Да ладно тебе, он столько лет рубильником руководил, должен же был кто-то заставить народ платить по приходящим счетам. — Толокошин покосился на Орлова и махнул рукой. — Ладно тебе, ладно. Не буду про Чубайса. Ну, нельзя его трогать. А так, что хочешь. Моя благодарность не будет знать пределов… в пределах. Или как там было?
— Благодарность будет безграничной, в пределах разумного.
— Во! Именно так.
— А чего ты хочешь?
Толокошин засунул лимончик в рот, почти не жуя, проглотил и вытер руки о салфетку. Костя понял, что сейчас разговор пойдет о серьезных вещах.
— Ты про Липинского слышал?
— Конечно.
— А про то, как он уходил за рубеж, слышал?
— По ящику долго трещали. Слышал.
— На что это похоже? По-твоему. — Александр Степанович взял в руки бутылку, повертел ее, снова поставил на стол, потрогал бороду. То ли волновался, то ли делал вид. За долгие годы работы в политике Толокошин знал цену и притворному волнению, и притворной твердости.