Впрочем, судя по всему, хозяин был большой оригинал.
Осторожно перешагивая через обломки мебели и разбросанные вещи, Калугин добрался до спальни.
Несмотря на вывернутые бельевые шкафы и бардак, который обычно бывает после обыска, здесь была совсем другая комната. Тут чувствовалась женская рука. Полутона, гладкие стены, никаких «сувениров», только парочка картин с чем-то знакомым, но неопределимым.
«Какие-нибудь экспрессионисты… – подумал Калугин. – А кровать смятая. И не просто смятая…»
Он подошел ближе.
Во время обыска, тем более того, что производится в суматохе, наспех, люди могут бегать по кроватям, раскидывать подушки, но все это выглядит… как шмон. Калугин не смог точно определить различия, но для него следы обыска всегда отличались от следов бурной любовной игры.
Картина складывалась исключительно любопытная.
Калугин вышел в коридор и почувствовал… Быть может, если бы не мигрень, превратившая мир вокруг в стекляшку, полную острых, колких граней, направленных прямо Калугину в мозг, он бы прошел мимо. Но обостренное до тошноты обоняние уловило этот особенный запах.
Порох.
Владимир огляделся. Ничего.
Сделал пару шагов, под ногой противно запищала какая-то игрушка.
– Черт. – Калугин посмотрел вниз и неожиданно увидел, что весь пол усыпан чем-то белым.
Он присел. Собрал пальцами эту пыль, осторожно понюхал, но до кинематографического идиотизма – пробовать что попало на язык – решил не опускаться.
«Сильно смахивает на гипс. – Он вспомнил, как во время ремонта у его тогда еще жены работяги выравнивали гипсокартоном стены. Весь дом был засыпан этой гадостью. Пыль умудрялась пробраться через закрытые двери в холодильник, в туалет, в спальню, наконец, забраться в постель. Это были последние дни их брака. Калугины сильно ругались и большую часть времени не разговаривали друг с другом. Потом он уехал в командировку… – Дура. Все-таки дура».
Владимир Дмитриевич встал, отряхнул ладони и случайно глянул наверх.
«Вот почему нет света. Пуля, должно быть, перебила провод».
В потолке, как раз рядом со скрытой галогеновой лампочкой, виднелись три пулевых отверстия.
– Уже кое-что… – хрипло произнес он.
Стоящий рядом оперативник вздрогнул.
– Владимир Дмитриевич?! – Через распахнутую дверь в квартиру ворвался запыхавшийся Алексей Иванов. – Владимир Дмитриевич тут?
Кто-то повернул фонарик на Калугина, тот сморщился, закрыл глаза.
– Уберите…
Свет погас.
– Тут я, проходи, но гляди под ноги. На полу бардак страшный.
– Да вижу… – Иванов осторожно пробирался через руины. Около скамейки он остановился. – Ну прям мебельный магазин после землетрясения. Это мы?
– Не мы… Это до нас. – Калугин ткнул пальцем в потолок. – Вот это надо достать, детально изучить и доложить.
– Понял.
– Потом в спальне надо всю кровать перетрясти с микроскопом. Может быть, там… следы спермы или чего-то еще. Кровь тут где-то наверняка есть… чтобы такой погром и без жертв.
– Жертва уже есть. – Иванов мотнул головой в сторону дверей.
– Это… – Владимир задумался. – Не знаю, как объяснить, спиши на чутье, этот жмурик – левый. Может быть, проходил мимо или еще что-то. Но по-любому, определить кто, как и откуда…
– Естественно! – Алексей развел руками, мол, за кого вы меня держите?
– Теперь пошли сюда…
Калугин зашел в большую комнату.
Все тот же бардак.
Торчат выдранные с корнем провода сетевого коммуникатора. Перевернутый стол, что-то вроде баррикады.
– Тут тоже перелопатишь все. – Калугин махнул рукой. – В общем, задача простая. Все данные мне на стол. Хозяин квартиры, кто такой, чем занимается, где находится? Родня? Все следы. По возможности выясни, когда стреляли? Кто был, кого видели соседи, что слышали? Что хочешь делай, но картину мне распиши. Полномочия у тебя… самые широкие.
– А вы, Владимир Дмитриевич?
Калугин с тоской посмотрел на своего зама.
– А я, дорогой друг, пойду задницу на разрыв испытывать. Сейчас начальство нарезает болт с исключительно хитрой резьбой. И все по мою душу. Понятно?
– Так точно.
– Тогда вперед. – Калугин вышел из комнаты. На какую-то минуту подумал, не зайти ли на кухню, но потом плюнул. Иванов – парнишка въедливый, пока все тут не обнюхает, не успокоится. В этом смысле на него вполне можно положиться.
На лестнице кто-то уже прикрыл мертвого черной пленкой, из-под которой торчали только старые, стоптанные ботинки.
«Живешь, живешь, – с тоской подумал Калугин. – А потом – раз… И только ботинки наружу».
Он заглянул в квартиру и крикнул, обращаясь к Иванову:
– Леша!
– О! – отозвался тот откуда-то из глубины.
– Опергруппу отпускай!
– Понял!
Спускаясь вниз, Калугин достал телефон и, не без удовольствия представляя, как выдергивает начальство из теплой постели, набрал номер Битова.
– Антон Михайлович?
– Да, Володя… – Голос был усталый и какой-то мертвый. Калугину стало совестно.
– Мне не хотелось бы вас беспокоить…
– Я на работе.
– У меня новости. Я сейчас приеду.
– Хорошо. Жду вас. – Битов повесил трубку.
На улице Калугина ждала машина.
Он тяжело опустился на заднее сиденье и закрыл глаза.
– В контору…
Головная боль, достигшая апогея, медленно, но верно отступала. На ее место вылезала усталость и апатия. Хотелось просто заснуть.
Он и заснул, хотя вообще-то собирался по дороге составить внятный отчет для руководства.
Разбудил его звонок.
– Калугин.
– Это Иванов! – обрадовалась трубка.
– Ну давай, Леш…
– В общем, хозяин квартиры – личность колоритная. Вы сейчас еще не в конторе? Я позвонил туда, вам досье принесут. Думаю, готово уже.
– А по трупу есть что-то?
– По трупу пока нет. На опознание надо. При себе документов нет. Судя по предварительному анализу отпечатков, его электрошокер пролетом ниже валяется. Странный мужичок. Татуировка у него на запястье. Номера какие-то и то ли кошка, то ли еще что…
– Кошка? Если кошка, то, наверное, сидел. Скажи, пусть проверят номера, это мог быть номер колонии или дата… Или что-то такое. Соответственно, как выяснишь, пробей, чем занимался и что мог делать в этом районе.