– Хорошо. А вы?
– А я навещу тех двоих. – Володя набрал на телефоне короткий номер. – Здесь Калугин, мне нужна машина и опергруппа. Срочно.
Через десять минут он уже выехал по первому из двух адресов.
Ехали молча. Машину подбрасывало на каких-то ямах. Калугин сидел позади, вместе с оперативниками. Остро пахло потом и оружейным маслом.
«Наша работа – это как прыжок с парашютом. Преодолеть страх, потом толчок. И больше ничего нельзя исправить или сделать по-другому. Ты летишь, падаешь. Можно сделать только одно. Либо открыть парашют. Либо разбиться. Главное – выбрать нужный момент, не раньше, не позже. И когда над головой оглушительно хлопнет купол, не расслабиться. Потому что за прыжком всегда следует приземление… – думал Калугин, трясясь на твердом сиденье. – У кого-то жесткое. У кого-то… правильное. Правильное… Чекист должен быть уверен, что все его действия правильны. Нет. Не так. Чекист должен знать, что все его действия правильны… Тоже не так. Они просто должны быть правильны. И все. Действия, принципы, желания, наконец…»
Калугин покачал головой.
«Метафизика…»
Приехали неожиданно. Вдруг перестало трясти. Рыкнул коротко ручной тормоз, и водитель сказал в окошко:
– На месте!
В тот же миг машина ожила. Ребята в камуфляже, без суеты и лишних движений, высыпали наружу, взяли в оцепление подъезд.
Калугин с командиром опергруппы поднялся на седьмой этаж.
Звонок в дверь.
Тишина.
Дом притаился. Ждет. Напрягся в упругом ожидании.
Калугин почувствовал, как шевелятся волоски на шее… Сейчас, может быть, там, за дверью человек, который… который – враг.
Послышался топот. Слишком быстрый для взрослого мужчины.
– Кто там?
Ребенок. Калугин замер в минутной нерешительности. Сделал знак командиру, мол, не дергайся.
– Мы к папе пришли… Позови, пожалуйста…
– Сейчас, – деловито и «по-взрослому» ответил малыш и убежал.
На лестнице все замерло.
Наконец Володя услышал шаги. Тяжелые, уверенные.
Щелкнул замок.
В лицо пахнуло домашними запахами.
– Добрый день…
Калугин вспомнил. Он видел этого парня много раз. Обычно сидящим за монитором, нога на ногу, в руке чашка.
– Вы Мироненко Дмитрий Захарович?
– Я, простите, с кем имею?…
Калугин сверкнул корочкой.
Лицо Мироненко напряглось.
– Что-нибудь случилось?
– Да. Будьте любезны проехать с нами. Если все в порядке, то скоро вы вернетесь домой.
– Хорошо… – Он хотел было закрыть дверь, но Калугин сделал полшага вперед. – Э-э-э… Проходите. Я только оденусь…
В прихожей было тепло и уютно.
Из-за двери на Калугина и вошедшего с ним командира оперативников чуточку испуганно смотрели Два детских глаза.
Мироненко быстро оделся.
– Милая, – крикнул он в глубину квартиры.
Из дальней комнаты вышла женщина. Калугин поздоровался.
– Я должен на работу убежать. – Мироненко быстро поцеловал ее в щеку. – Вернусь, наверное… – он обернулся на Калугина.
– Наверное, скоро… – сказал Владимир Дмитриевич. Но внутри все напряглось…
И снова машина.
Ребята в камуфляже молчат.
Мироненко тоже помалкивает. Смотрит в пол и только морщится иногда.
Калугин вдруг поймал себя на том, что совершенно искренне не хочет, чтобы предателем оказался этот парень. На душе было тяжко. И из-за двух детских любопытных глаз, и из-за испуганных женских рук, прижатых к груди.
«Чекист должен поступать правильно. Всегда и везде. Потому что иначе он не может. – Калугин закрыл лицо ладонями, вдруг ощутив, что дико хочет спать. – Как все-таки трудно. Трудно быть чекистом».
И снова скрип тормозов. Щелчок дверного замка.
– Приехали!
Двое в камуфляже остались в машине с Мироненко.
В остальном же все повторилось. Оцепленный подъезд, заблокированный лифт. Этаж отсечен.
Володя уже палец занес для звонка, как за спиной скрипнула дверь.
– Шумят, спать мешают, житья от вас нет… – понеслась визгливая надтреснутая старушечья брань.
Кто-то из оперативников шагнул вперед, появляясь в узкой полосе света, идущего с улицы.
Старушка ойкнула, хлопнула дверь.
«Теперь эта кошелка приклеится к замку намертво, – решил Калугин и утопил кнопку звонка. – Если и тут дети…»
Но детей не было.
Была только тишина.
Снова звонок.
Никакой реакции.
Калугин постучал кулаком. Дверь вздрагивала, глухо отзываясь на удары.
Снова позвонил.
Потом набрал на телефоне номер.
Было слышно, как в пустой квартире одиноко пиликает мобильный телефон.
– Свет горит, – сказал кто-то из оперативников.
– Что? – Калугин вздрогнул.
– Я говорю, снизу видели, что свет горит… Типа ночника или торшера… Слабый такой…
Владимир Дмитриевич отошел от двери.
– Ломайте.
– Гхм. – Командир оперативников вполголоса спросил: – Без санкции?
– Да. Ломайте. Ответственность моя…
– Давайте, ребята…
И ребята дали.
Только пыль от вывернутого косяка полетела.
По упавшей двери затопали крепкие ботинки.
– Кухня, чисто.
– Детская, чисто.
– Гостиная, чисто.
– Спальня… живых нет.
Уже чувствуя, что случилось непоправимое, Калугин направился в спальню. Коридор. Открытая дверь в ванную.
Хозяин квартиры лежал на кровати. Пустые глаза безразлично смотрели куда-то вверх, сквозь потолок, бесконечные перекрытия… в небо.
Константин Аркадьевич Тимирязев. Рядовой оператор технического отдела ФСБ.
Убит выстрелом в живот. Умер не сразу.
Калугин непослушными пальцами набрал номер Иванова.
– Леша, высылай, родной, криминалистов на квартиру к Тимирязеву. И «Скорую»…
– Труп, Владимир Дмитриевич?
– Труп. И знаешь что, пожалуй, отпускай остальных. Тут и без лишнего шума все понятно.