– Это насчет Пэллес. Что бы она там ни наколдовала, я все равно помню, как близко она сошлась с нами. Как она заботилась обо всех нас – а особенно о Ламораке.
Мне не раз доставалось от всяких там великих, один раз даже от Джерзи Капцина, тогдашнего чемпиона мира в тяжелом весе. Но даже тогда мне не было так больно.
Ну есть ли хоть один человек, еще не знающий об их связи?
Я долго-долго сооружаю ответ, долго-долго смотрю вниз, на лицо Ламорака, все еще прекрасное даже под слоем ран и синяков. Больше я не могу разглядеть ничего: из одеял торчит лишь голова актера. Под закрытыми веками подрагивают зрачки, Ламорак невнятно мычит, досматривая сон, а я гадаю, не снится ли ему Театр правды.
Надеюсь, снится.
– Да уж, она такая, обо всех заботится, – говорю я.
– Я знаю, она будет очень благодарна тебе. – Таланн пододвигается ко мне поближе. – Особенно за Ламорака.
Еще одну-две долгие минуты смотрю на Таланн, она теперь находится на расстоянии вытянутой руки от меня. Она отмыта до блеска и одета в свободные хлопковые штаны и куртку, точно такие же, как на записи. К тому же она одна из самых прекрасных женщин, которых я имел удовольствие видеть за всю жизнь.
Даже если бы ткань ее одежды была плотнее и оставляла что-нибудь воображению, то в этом сейчас просто нет нужды – у меня уже была куча времени там, в Донжоне, чтобы оценить мягкие изгибы ее тела, переливающиеся мускулы на ногах и ягодицах. Ее платиновые волосы, отмытые от грязи и гнили, сияют, солнечным ореолом обрамляя нежные щеки и подбородок. Она так красива и так отважна, она такой храбрый и умелый боец, что заслуживает всяческого признания своих талантов, далеко превосходящих мои. Сейчас я мог бы вытянуть. руку и дотронуться до нее, провести кончиками пальцев по подбородку, привлечь ее к себе…
Ее сиреневые глаза так глубоки, что в них можно утонуть. Заметив мой взгляд, она делает медленный вдох и почти незаметно выгибает спину; ее груди вырисовываются под тканью куртки и приковывают мой взгляд.
Я видел то же самое в лучшем исполнении – но сейчас не могу вспомнить, когда это было.
Она явно забрасывает удочку – не клюнет ли тут. Потому и наговорила все это о Ламораке, замутила воду, чтобы загнать рыбу в свои сети. Похоже, я круглый идиот.
Я действительно идиот, потому что не хочу быть пойманным.
– Брось, – прошу я, – я все знаю. Она распахивает глаза.
– Все про…
– Ламорака и Пэллес. Я знаю, что между ними. Она выглядит ошарашенной.
– Знаешь? Так почему же ты… как же ты мог… Ну, Ламорак с Пэллес… а ты…
Какой-то силач начинает колотить изнутри в мой лоб – по меньшей мере шипастым кистенем.
– Давай не будем об этом, пожалуйста.
– Это?.. Кейн, извини, что лезу, но… у вас с Пэллес все прошло? Все в прошлом?
Мой мучитель сменяет одну пилу на другую, и она немедленно начинает визжать у меня в ушах.
– Она думает именно так.
– Кейн…
Рука, лежащая на моем плече возле повязки на ране, очень теплая и сильная, а от ее легкого пожатия мускулы расслабляются. Я встречаю взгляд фиолетовых глаз и… Она не просто заигрывает со мной, она предлагает мне нечто более сильное и соблазнительное, нежели физическая близость. Она предлагает мне понимание.
– Должно быть, это очень больно! Я умышленно не понимаю ее слов.
– Да нет, в реке рану промыло. Не думаю, что там осталась грязь.
Мне не удается провести ее. Она снова садится в позу воина, скрестив под собой ноги, и смотрит на меня с добротой, не требующей слов.
Я пожимаю плечами, и боль вновь вгрызается в плечо. Я несколько раз глубоко вдыхаю и вхожу в мысленное зрение, которое принято в Монастырях, чтобы контролировать свое тело. Силач с пилой медленно уходит, хоть все еще находится у меня в голове, а боль в плече ослабевает. Я старательно растираю раненое колено, мечтая о кубике льда. Сконцентрировавшись на своих ранах, я получаю возможность разбередить еще одну.
– Что там у Ламорака с Пэллес, касается только их двоих, – тихо замечаю я, – А ко мне это не имеет отношения.
Таланн ухитряется изобразить недоверие, не изменившись при этом в лице.
– Это действительно так, – упорно повторяю я. Голос у нее такой же теплый, как руки,
– Но, Кейн, это действительно важно. Даже со стороны видно, что ты обеспокоен.
– Это их дело, – стою я на своем, – А мои чувства к Пэллес – это мое собственное.
– Значит, для тебя… – ее ресницы чуть вздрагивают, – для тебя это еще не ушло в прошлое? Голова у меня тяжелая, словно гиря.
– Да, для меня это не в прошлом. И никогда не будет в прошлом. Я дал обещание, Таланн, и сдержу его. До тех пор, пока смерть не разлучит нас.
Ей, конечно, не знакома эта фраза – в Империи брак является скорее сделкой, чем таинством, – однако смысл до нее доходит: она удивленно и разочарованно качает головой.
– Каким же должен быть человек, чтобы зайти так далеко: едва не потерять жизнь, спасая жизнь сопернику? Он должен быть полным кретином.
– Понимаешь, это трудно объяснить…
Она накрывает ладонью мою руку, лежащую на раненом колене, и ждет – вот сейчас я встречусь с ней взглядом. В глубине ее глаз что-то умирает, какие-то крупицы сна, который не можешь даже толком вспомнить, когда проснешься. Она говорит:
– Надеюсь, Пэллес Рил понимает, какого замечательного человека отшвырнула.
Теперь я должен рассмеяться: это единственная альтернатива слезам. Я уже готов, но мне приходится приложить усилия, чтобы выдавить горький смешок.
– О, это она прекрасно понимает. В этом и заключается часть проблемы: она слишком хорошо все понимает.
Вряд ли Таланн найдет на это ответ. И она в самом деле молчит, просто сидит рядом со мной на полу и смотрит, как я растираю колено.
В медитации время проходит быстро. Луч солнца падает а окно уже под другим углом. Через некоторое время боль утихает, и я вновь всплываю на поверхность сознания. Тут обнаруживается, что Ламорак уже пришел в себя и что-то жует.
Он смотрит на меня исподлобья, с неуклюжей застенчивостью.
– Похоже, ты промыл мне ногу, да? Я смотрел в мыслезрении, там больше нет этих яичек. Спасибо.
Ему явно не по себе. Надеюсь, это угрызения совести.
– И еще спасибо за то, что спас мне жизнь. Я твой должник.
Да ну? Я рычу про себя. Отплати мне – держись подальше от моей жены! Однако вслух я произношу:
– Ничего ты мне не должен. Если б ты не помог мне на балконе над Ямой, я бы уже гнил в той самой куче. Так что мы квиты.
Он отводит взгляд.
– Нам никогда не рассчитаться.