– Образ их сопротивления меня не интересует. Половина патрульных в Городе Чужаков принадлежала к рыцарям Канта; тебе следовало подготовиться лучше.

– Никуда она не денется. Или сдастся вместе с остальными, или сдохнет в логове.

– Тем не менее. Твои успехи в борьбе с бывшими… м-м, соратниками … менее чем впечатляющи, М’Жест. Мы не можем позволить себе подобных… ошибок … когда имеем дело с Кейном.

– Ошибок не будет, – мрачно пообещал герцог.

– Как я понимаю, ты уже оплатил для него отдельную камеру.

Тоа-М’Жест напрягся, будто в ожидании удара.

– Ага.

– Наверное, ты можешь предъявить и объяснение, которое развеет мои страхи?..

– Разве это не очевидно?

Патриарх позволил себе продемонстрировать еще одну холодную слабую усмешку.

– Равно очевидными кажутся, на мой взгляд, несколько противоречащих друг другу объяснений. Мне любопытно, какое ты выберешь.

– Он калека, – просто ответил герцог. – Берн перебил ему хребет Косаллом. Яма полна мрази из подворотен. Там пленник не продержится и дня, даже часа – всякий захочет стать Парнем Который Грохнул Кейна. Не говоря о том, что большинство из них ожидает казни по обвинению – м-м, можно сказать, недостаточно обоснованному обвинению – в кейнизме. Не думаю, что кто-то осмелится его защитить.

– Понятно, – вымолвил патриарх. – То есть единственная твоя забота – чтобы он протянул до дня казни.

Тоа-М’Жест обернулся к окну, глядя на широкий тракт за стеною дворца.

– М-да, – проговорил он не спеша. – Нелегко в этом признаваться, понимаете? Но у меня теперь есть место , ответственность. Я люблю этого парня, как родного брата, но почему-то всякий раз, как он попадает в город, дело кончается гадской войнушкой.

Взгляд патриарха привлекли алые отблески закатного солнца на алебардах Рыцарей двора. Процессия вывернула с улицы Мошенников на Божью дорогу, начиная последний, триумфальный этап шествия. Далеко-далеко внизу едва можно было различить фигурку, обвисшую на раме в дрогах.

– Да, – пробормотал он, облизнув сухие, потрескавшиеся, горячие губы. – Кончается.

3

Имперский Донжон в Анхане начинал свою жизнь как последняя линия обороны речных пиратов, основавших город больше тысячи лет назад. В те времена будущая столица Империи представляла собою не более чем простой каменный кремль и сгрудившиеся вокруг него домишки за тыном на западной оконечности острова, который позднее назовут Старым городом.

Под крепостью располагалась естественная расселина в известняковых пластах, служивших геологической основой местности; провал шел глубоко под речным ложем, уводя в умопомрачительно сложный трехмерный лабиринт пещер и скважин, включая вертикальный колодец ко второй реке, протекавшей под землей параллельно руслу Великого Шамбайгена наверху. Расселину издевательски прозвали Донжоном, иначе говоря – оплотом, поскольку через нее проходил путь бегства на случай, если крепость падет.

Использовать в качестве тюрьмы Донжон начали спустя добрых сто лет после Освобождения, когда, выстояв против армий Панчаселла Бессчастного и его чародейных союзников, Анхана обеспечила себе владычество над окрестными землями. В ту эпоху пиратские вожаки Анханы взяли привычку именовать себя королями; а королям вечно недостает безопасных местечек, куда можно отправить тех врагов, кого нельзя просто так грохнуть.

Сейчас Донжон превратился в царство черных теней и застоявшегося воздуха, пропитанного влагой и смрадными испарениями чахоточных легких, сочащимися сквозь гнилые зубы.

Яма – это и без того немаленькая естественная пещера, за много лет расширенная и перестроенная, поначалу грубо, неопытными хуманскими инженерами, а потом, с потрясающим искусством, бригадами приговоренных камнеплетов. К тому дню, когда вниз по лестнице из зала суда спустили Хэри Майклсона, человека, который прежде был Кейном, Яма имела в поперечнике добрых сорок метров. В десяти метрах над полом ее по окружности опоясывала вырубленная в скале галерея. Чтобы сбрасывать новых заключенных на дно Ямы, с галереи мог опускаться на цепях единственный мостик-сходни. Пайки заключенным спускали в дешевых плетеных корзинках. О ложках речи не было.

Более свежим мазком в картине служила решетка из дощатых мостков, пересекающих Яму на высоте галереи и опирающихся на свисающие с потолочных сводов тяжелые цепи. На таких же цепях висели пять огромных медных ламп – каждая с хорошую бочку, с фитилем с мужскую руку толщиной. Лампы не гасли никогда, масло в них подливали и фитили меняли с мостков вооруженные самострелами стражники Донжона.

Темнота в Яме была роскошью.

В прежние годы Яма служила перевалочным пунктом, каменным загоном для заключенных, ожидающих суда, и каторжников, ждущих отправки в пограничные гарнизоны, или на рудники в пустыне, или на галеры военного флота Анханы, стоявшие в портовом городе Терана.

Сейчас все стало по-иному.

В канун дня святого Берна – чуть больше двух месяцев назад – армия и городская стража начали систематические массовые аресты кейнистов и им сочувствующих. Для задержанных еретиков приготовили бараки за пределами Донжона, но вскоре они были переполнены, по большей части недочеловеками тех пород, которые требовали особых клеток: ограми, троллям, древолазами и камнеплетами, причем заключенные каждой породы вызывали специфические трудности. Огры, равно как и тролли, являлись хищниками по натуре – огромными, невероятно сильными и вооруженными от природы здоровенными бивнями и твердыми, как сталь, когтями. Древолазы ростом не больше птиц и способны не только летать, но и окутывать себя чародейным плащом, что делает их практически невидимыми. Камнеплеты в силах месить и гнуть камень, металл и землю голыми руками. Не то чтобы все или даже большинство из недочеловеков принадлежали на самом деле к последователям учения Кейна, но Империя и церковь сочли выгодным решить, что так и есть, поэтому заключенным грозила казнь на массовом аутодафе, которым патриарх вознамерился отметить седьмую годовщину Успения Ма’элКотова.

А кульминацией празднества – блистательным финалом величайшего из празднеств, вершиной торжества по случаю седьмой годовщины преображения Ма’элКота из бога смертного в возвышенное божество – должно было стать сожжение Врага господня: самого Князя Хаоса.

Яму, таким образом, переполняли заключенные менее проблемных рас: хумансы, перворожденные и огриллоны. Не то чтобы и среди них все или хотя бы большинство составляли кейнисты; напротив, в основном то были бродяги, хулиганы и мелкие преступники, которых городская стража могла с легкостью схватить, чтобы тем продемонстрировать церкви непревзойденное служебное рвение.

Четыре сотни заключенных Яма могла бы вместить с некоторым комфортом. Шесть или семь сотен переполнили бы ее до опасного предела. К тому дню, когда по длинной прямой лестнице, прорубленной сквозь скальный монолит, представлявший собою единственный проход в Яму, спустили вышеупомянутого Князя Хаоса, в бурлящий котел плоти было втиснуто без малого полторы тысячи душ. Невозможно было ни сесть, ни лечь, ни встать, не дотрагиваясь до другого живого существа. Прикосновение, которое в жестоком внешнем мире могло служить утешением, становилось настоящим кошмаром в сырой каменной чаше, где стены всегда сочились оседающим паром дыхания сотен глоток. В Яме было жарко и влажно, как в чьей-то пасти.