– Верно. И много ли проку будет от твоей драгоценной связи ? Ты останешься с пустыми руками. Черт, ты потеряешь даже то, с чего начал. Подумай, Ма’элКот: много ли возлюбленных детей твоих переживет это? Что станется с твоей драгоценной божественностью, когда все твои поклонники будут мертвы?
И вот тогда Пэллес Рил поняла. Воображаемые слезы хлынули из мнимых глаз. Взгляд ее говорил «спасибо», но только лишь взгляд.
Волчий оскал чуть смягчился.
– Я же говорил – доверься мне.
Губы ее сковало иное слово:
– Блеф.
– А как же.
– Ты убьешь себя вместе с рекой. Отрава погубит тебя так же верно, как форель или скопу.
Улыбка Кейна стала еще веселей.
– Тебя никогда на «слабо» не брали?
Гнев нарастал в ее сердце, но то был чужой гнев.
– Это не игра! – гремел голос с ее губ. – Невозможно ставить на кон все живое в бассейне Великого Шамбайгена!
Улыбка исполнилась страсти.
– Волков бояться – в лес не ходить.
Прошло, казалось, долгое-долгое время. Тишину прерывали лишь отдаленные всхлипы маленькой девочки.
– Вера остается у нас.
– Да? – Голос Кейна был мягок и ровен, но от глаз по лицу расползалась оледенелая корка. – И что вы такого с ней в силах сотворить, что будет страшней уже сделанного?
– Ты хуже, чем мерзавец.. Ты хуже, чем преступник. Ты чудовище…
За ледяной маской сгустилась, неоспоримо явная, тень Кейна: сверкающая тьма, оживший диорит.
– Об этом вам следовало подумать прежде, чем мучить мою дочь.
– Остановись! Ты должен прекратить это!
– А ты меня заставь, – бросил он и пропал.
Вместе с ним пропали феникс, и солнце, и луг, и мир, и все звезды.
Но богиня не рухнула в небытие. Стекающих в реку ядовитых струй было довольно, чтобы связь с реальностью поддерживала ее в сознании. Она была сама себе вселенной: одновременно огромной и мизерной, наполненной целиком ползучей погибелью и мукой.
И еще надеждой.
Социальный полицейский у дверей операционного зала стоял неподвижно по стойке «смирно» так долго, что, когда он пошевелился наконец, Эвери Шенкс вздрогнула: волна трепета ударила из поясницы, болезненно раскатываясь по рукам и ногам. Она судорожно стиснула хрупкие бессильные кулачки и сгорбилась, пытаясь скрыть, как бьется сердце. И все только от того, что соцполицейский сделал шаг в сторону, чтобы отворить дверь.
В операционную вступил Тан’элКот. За ним следовали еще двое социков.
В груди у Эвери отчего-то мрачно захолонуло: то ли в лице, то ли в осанке великана проскальзывало нечто безликое и страшное.
– Тан’элКот, – промолвила она, все еще надеясь, что могла ошибиться. – Все кончено? Уже конечно?
Он воздвигся над нею, точно утес.
– Собирайся. Мы отбываем через час.
– Отбываем? – тупо повторила она, пытаясь согнуть ноющие суставы, чтобы подняться. – Тан’элКот…
– Ма’элКот , – поправил он бесстрастно.
Эвери передернуло.
– Не понимаю…
Но он уже отвернулся. Стоя у операционного стола, к которому была привязана Вера, он расстегивал крепления. Соцполицейские снимали емкости капельниц и сосуды для испражнений, подсоединенные к катетерам, с крючьев на столе, чтобы повесить на странную конструкцию, которую приволокли с собой. Устройство это походило отчасти на левитрон, но вместо магнитной подвески у него были колеса : два больших со спицами позади и еще два маленьких – под ногами. Тан’элКот поднял Веру со стола и принялся пристегивать к инвалидной коляске.
Вот в чем заключалась разница: теперь Эвери поняла. Он уже не оглядывался на социальных полицейских, а они не замечали его, но вместе с ним трудились ради общей цели, координируя движения, словно роботы, без слова или жеста.
– Что ты делаешь?! Тан’элКот…. Ма’элКот… она слишком слаба! Ее нельзя трогать, она же умрет!
Шагнув к ней, великан ухватил Эвери одной рукой и оторвал от земли, не грубо и не мягко, а скорей с отстраненным равнодушием, словно она была для него тварью столь чужеродной, что он и помыслить не мог, какие стимулы доставляют ей удовольствие или боль.
– Ты не позволишь ей умереть, – промолвил он. – Ты предоставишь ей требуемый уход.
– Я… я…
Глаза ее наполнились слезами, голос прервался.
Ее размазало, как масло по хлебу. Слишком долго она сидела в тесной комнатушке под взглядами серебряных масок социальной полиции. Сердце ее разъела кислота за те долгие часы, пока она беспомощно наблюдала за бесконечным кошмаром, в который погрузилась Вера.
Бутылочка теравила, оставшаяся в сумке, притягивала ее как магнит; химическое утешение оставалось для нее единственно доступным. Но Эвери Шенкс и без того слишком ненавидела себя. Если она подарит себе покой, пока Вера остается здесь пристегнутой к стальному ложу, будучи не в силах вырваться из лихорадочного бреда льющихся в ее вены наркотиков, Эвери никогда не сможет примириться с собой.
Не смогла бы.
Она уже решила – когда тяга к снотворному станет невыносимой, она выпьет всю упаковку разом. А если найдет способ скрыться от нечеловеческих серебряных взглядов Соцполиции, то поделится ими с Верой.
Потому что не сможет оставить девочку в одиночестве.
– Да, – прошептала она наконец. – Все, что потребуется.
За спиной великана соцполицейские принялись натягивать на Веру поблескивающую металлом сбрую.
– Но… но куда мы отправляемся?
– Домой, – промолвил он и отвернулся, чтобы поправить ремни.
– Домой? – повторила Эвери в ужасе. – В Поднебесье? Что с тобой случилось? Что на тебя нашло? Ее нельзя двигать как мебель – она не протянет там и дня!
– Одного дня, – сухо пророкотал Ма’элКот, – будет довольно.
Война между темным аггелом и богом пепла и праха близилась к решающему сражению.
В исходе его сомнений не оставалось.
Солдаты бога праха и пепла владели оружием сокрушительной мощи. То были самые опытные и дисциплинированные бойцы, каких видел этот мир. Командиры их были толковы, а дух – несокрушим.
Союзники темного аггела были голодны и больны, покрыты ранами и рассеяны, и не доверяли друг другу.
Но есть сражения, а есть – сражения; иное оружие полезней прочего, и не во всяком бою стоит побеждать.