– Карл…
Он разорвал связь.
Поднял глаза. Озаренный холодным сиянием опустевшего экрана Коллберг взирал на него с широкой ухмылкой, вытирая что-то с подбородка тыльной стороной ладони.
– Началось, – проговорил император.
И наступил день, когда бог праха и пепла поднял свой молот против темного ангела.
Он поднимал молот по кускам, и каждый кусок был судьбой, и каждому избраннику своему шептал бог праха и пепла: «Сделай это для меня, и я исполню твое заветное желание».
Каждый избранник, каждый кусок отвечал «да!», и так воплотился молот слепого бога.
Лишенный всякой индивидуальности оцифрованный голос ножом прорезал неясный гул голосов:
– Администратор Майклсон.
Хэри оторвал взгляд от блокнота с автографами, где только что расписался, и увидал собственное отражение, четырежды искаженное кривыми зеркалами забрал отряда социальной полиции.
У него перехватило дыхание.
В это мгновение успех и слава Кейна превратились в ничто; сгинули тысячи поклонников, теснившиеся вокруг своего кумира в огромном жарко натопленном зале; пропали авторитет касты администраторов и власть директора Студии; было уничтожено все, что лежало поверху фундамента его натуры. А в основании его души был работяга.
Любой рабочий знал, что проблема с социками будет его последней проблемой.
– Администратор Хэри Капур Майклсон. Вы арестованы.
Поклонники расступились, тревожно переговариваясь и обмениваясь испуганными взглядами. Сам Хэри не мог даже уловить, кто из социков говорит с ним.
Зал расплющила неведомая сила, превращая стойки с плакатами, и загородки, и поклонников в раскрашенные картонки, двухмерные, словно дешевые плакаты; только социки сохранили плотность. Рокот голосов, музыка, гулкие объявления из динамиков слились в единое жужжание, будто в черепе билась муха.
Хэри громко откашлялся. «По какому обвинению?» – хотел он спросить, но слова застряли в глотке, словно кусок полупрожеванного мяса. Он застыл и не сопротивлялся, когда один из социков сковывал его руки за спиной пластиковой стяжкой. Двое придерживали пленника за локти, третий держал наготове шоковую дубинку.
Последний протянул наладонник.
– Где этот ребенок?
На экранчике виднелась яркая, веселая картинка. Хэри узнал ее: фото на память об экскурсии по Кунсткамере пару лет назад.
– Вера? – тупо спросил он. – Она тут… – И поспешно заткнулся, стиснув зубы так, что в ушах зазвенело.
Встречу с поклонниками он устроил напротив Детзоны – огромного комплекса труб-лесенок и игровых капсул, занимавшего угол спортивной арены. Зона кишела детьми; там, под присмотром воспитателей-мастеровых, родители могли оставить потомство, чтобы без помех повеселиться на конвенте. Вера с дюжиной сверстников сидела в капсуле «праздного фанта» – ее выбрали ведущей, и половина игроков уже выбыла: кто не подчинился команде, а кто выполнил фант без коварного «приказ праздножителя!». Подняв глаза, Хэри увидал, что из игры вышли еще двое. Ничего удивительного: Вера была умелым игроком.
Но не это остановило Хэри. Прислонившись к ограждению вокруг Детзоны, перед ним стояла рослая, стройная седая женщина в костюме бизнесмена с короткой стрижкой и челюстью, похожей на пожарный топорик. Зубы ее были оскалены; на человеческом лице это выражение, вероятно, почли бы за улыбку. Глаза, холодные, словно объективы камер слежения, обшаривали толпу детей. Четверо телохранителей с эмблемами «СинТек» на рукавах раздвигали вокруг нее толпу.
Эвери Шенкс.
Социк снова сунул ему наладонник под нос:
– Где этот ребенок?
– Спроси у моего адвоката, блин! – проскрежетал Хэри.
Но не успел он договорить, как Шенкс подняла руку, обнаружив запертую в игровой капсуле Веру, и трое синтековских охранников вломились в воротца Детзоны.
– Шенкс, – прорычал Хэри. Ледяной комок под сердцем истаял в пламени. – Шенкс! Оставь ее в покое!
Он рванулся было к ней, но социки схватили его за локти. Тот, что с дубинкой, ткнул пленника под ребра, и Хэри не стал сопротивляться. Если он дернется, Вера увидит, как социки изобьют его – возможно, до смерти. Нельзя с ней так.
Услышав крик, Эвери обернулась, продемонстрировав акулий оскал, и подошла к нему. Мускулистый охранник тенью маячил за ее плечом.
– Привет, Хэри, – негромко проговорила она с насмешкой. – Веселишься?
– Только дотронься до моей дочери, Шенкс, и я клянусь…
Фальшивая улыбка сгинула вмиг, обнажив черный, бешеный восторг в льдисто-синих глазах.
– Она не твоя дочь, – выплюнула Шенкс. – В этом и суть.
Хэри оцепенел, не чуя под собой ног, – то ли шунт сгорел, то ли он сейчас потеряет сознание, не разберешь.
– Понимаешь, я-то могу до нее дотронуться, – проговорила Шенкс. – Это ты не можешь. Простой тест ДНК покажет, что по отцу она Шенкс. Она из бизнес-касты. Ты понимаешь, что это значит, Майклсон? Нет?
Хэри не то что ответить – воздуха в грудь набрать не мог.
– Она слишком молода, чтобы дать согласие. Это значит, что каждый раз, когда ты прикасался к ней, ты совершал насильственный контакт с высшей кастой. – Она оскалила клыки, точно пантера. – Если бы я знала об этом шесть лет назад, то сломала бы тебе хребет и отправила в соцлагеря за одно то, что ты менял ей пеленки .
Все-таки ноги его не подвели. Он попытался схватить ее за горло, но социки держали крепко, а тот, что с дубинкой, всадил в пленника заряд. Они обошлись с ним почти нежно: разряд всего лишь полоснул огнем спину, и Хэри не рухнул замертво, а только обмяк.
– Отлично, отлично, – заметила Шенкс. – Попробуй еще раз. Мне будет очень приятно видеть, как тебя убьют.
– Не надейся, что тебе это сойдет с рук, – отчаянно выпалил Хэри. – Я женат на ее матери, и та может дать согласие…
Шенкс обернулась к социкам:
– Вы слышали?
– Мы слышали.
– Ты только что признался, Майклсон. Ты знал, что она Шенкс. Ты всегда это знал. Я тебя за это под ярмо отправлю.
– Моя жена…
– Кстати, а где она? Она может дать показания?
– Она в Поднебесье, – проскрежетал Хэри. – Ты знаешь, что она в Поднебесье. Поэтому и устроила свой говенный спектакль сейчас.
– Не забывайся, Майклсон. Или тебе понравилась дубинка?
– Где ты взяла снимок? – Фотография существовала в одном экземпляре: дома, в рамочке, на его рабочем столе. – Кто дал тебе снимок?