— Пей-пей, — говорил он. — Кофеин для тебя сейчас — первое дело. Кстати, как ты себя чувствуешь?
— Так, будто меня выжали. — Егор сжал горячую чашку ладонями и сделал глоток.
Кофе ароматной волной пробежал по пищеводу.
— Сколько времени я был в прошлом, проф?
— Если верить циферблату, то около сорока минут.
— Там, где я был, прошло часа полтора. Ребусу уже известно, в чье тело вселилась душа Гитлера?
— Душа? — вскинул брови профессор.
— Ну, да. А как это еще назвать?
Терехов нахмурился и покачал головой:
— Душа здесь ни при чем. Человеческое тело — это всего лишь носитель информации, как мини-диск или флэш-карта. И так же, как мы можем перебросить информацию с одной флэшки на другую, мы можем перенести личностный код человека из одного тела в другое.
Егор отпил кофе. Помолчал. Посмотрел на профессора исподлобья и негромко спросил:
— Зачем Агадамову понадобился Гитлер?
Профессор пожал плечами:
— Я не знаю. Он меня в это не посвящал.
— Но у вас должны быть какие-то предположения.
— Предположения есть.
— Ну так поделитесь ими со мной!
Терехов вынул изо рта трубку, посмотрел на нее задумчивым взглядом, снова сунул в зубы и проговорил:
— Ты знаешь, что Ребус курировал эксперименты со спиралевидным зеркалом?
— Я слышал об этом, но понятия не имею, что это такое.
— Это свернутый по часовой стрелке в полтора оборота гибкий зеркальный лист из полированного алюминия двухметровой высоты, внутри которого помещается кресло испытуемого и измерительная аппаратура. Академик Козырев, предложивший конструкцию спиралевидного зеркала, был уверен, что поверхность закрученного зеркала отражает видимые и невидимые энергии, «тонкие» излучения человека, а затем усиливает их. Кроме того, у спиралевидного зеркала есть принципиальная и важная особенность. Все отражения и лучи фокусируются в одной точке. Там, где находится испытуемый. Человек, помещенный внутри такого зеркала, испытывает самые разнообразные ощущения. Аномальные, психофизические… Порою ему кажется, что он видит прошлое, порою — что прорицает будущее. Он может заговорить на древних языках или чертить на стенках зеркала таинственные иероглифы, которые не принадлежат ни прошлому, ни настоящему. А иногда испытуемый приобретает новые свойства. Хотя это скорее побочный эффект исследований.
Егор выслушал Терехова с озадаченным видом, после чего поинтересовался:
— А при чем тут Гитлер?
— Точно не знаю. Но рискну предположить, что Ребусу для опытов понадобился человек, который вызвал великие потрясения, который находился в центре мысленных и душевных устремлений человечества и чья воля отразилась практически на каждом жителе планеты, а следовательно — породила огромное количество альтернативных миров.
Закончив столь витиеватую фразу, Терехов замолчал. Потом сдвинул брови и добавил:
— Гитлер — человек, который оказался в центре действия сил и энергий, о существовании которых мы можем лишь догадываться. Большинство из этих сил до сих пор остаются неназванными.
— И что будет, когда Гитлер окажется внутри спиралевидного зеркала?
— Этого я не знаю. Но думаю, у Ребуса имеются предположения на этот счет.
— А какие предположения есть у вас?
— Думаю, личность Гитлера станет величайшим катализатором и приведет в действие энергии, которые помогут Ребусу овладеть пространством и временем. Он получит доступ к прошлому и будущему, а также к исходной структуре всего сущего. Познает то, о чем человеку знать не следует.
— Вкусит плод с древа познания добра и зла? — с легкой усмешкой проговорил Волчок.
Профессор Терехов кивнул:
— Вроде того. С таким мощным катализатором спиралевидное зеркало может стать настоящими вратами в иную реаль…
Договорить он не успел. Стальные двери распахнулись, и в лабораторию вкатился на своей инвалидной коляске Агадамов-Ребус. Вместе с ним вошли суровые, безмолвные охранники.
Остановившись перед столом, за которым сидели Егор и профессор Терехов, Ребус посмотрел на Егора и сказал:
— Я пришел, чтобы поблагодарить тебя за хорошо проделанную работу. Деньги на твой счет уже перечислены. Можешь проверить прямо сейчас.
— Я верю вам на слово, Ребус. Вы уже нашли этого мерзавца?
— Ты это о чем?
— Я говорю про гада, которого доставил сюда.
— Нам известно, что носитель находится в Москве, — сказал Ребус. — И мы его найдем.
Егор не поверил своим ушам.
— Вы хотите сказать, что до сих пор его не запеленговали? И что сейчас реинкарнация Гитлера бродит по улицам, таращась на вывески кофеен, или сидит в каком-нибудь баре на Тверской и жрет свиную рульку, запивая ее баварским пивом?
— Мы найдем его в течение суток. Мы уже работаем над этим.
— Но…
— Я больше не намерен это обсуждать, — оборвал Агадамов. — Профессор, вы рассказали своему подопечному о следующем задании?
— Я еще не успел…
— Тогда это сделаю я. — Ребус устремил взгляд на Волчка. — Ты доставил профессору Терехову несколько предметов, обладающих необычными свойствами. Курительную трубку, циркониевый браслет и часы. Пришло время доставить еще одну вещь.
— Какую?
— Это кольцо. Обычное серебряное кольцо с гравировкой «МГУ». Его подарили Александру Терехову однокурсники в день защиты диплома.
— Так-так. — Егор перевел взгляд на профессора и прищурился. — И где находится это кольцо?
— Я могу сказать лишь приблизительно, — ответил Борис Алексеевич, не глядя Волчку в глаза. — Точное местонахождение способен определить только Квантовый навигатор. И произойдет это в момент перемещения. Приблизительное местонахождение кольца — девятый век нашей эры. Территория Новгородского княжества или чуть севернее.
Егор несколько секунд молчал, потом взял чашку и залпом допил кофе. Снова посмотрел на Терехова.
— Какими свойствами обладает кольцо?
— Точно сказать трудно, — хмуря морщинистый лоб, ответил профессор. — Полагаю, его новые опции как-то связаны с параллельными реальностями. Теория декогерентности гласит…
— Говорите яснее.
— Хорошо. Я попробую. — Профессор наморщил лоб еще больше и заговорил, тщательно подбирая слова: — Видишь ли, каждый из нас, людей, это всего лишь пучок волновых функций. То есть — пучок всех возможных вариантов существования, которые мы могли бы прожить. Здесь, в нашем мире, фиксируется лишь одна из этих возможностей, поэтому мир обретает видимость постоянства, а мы — видимость незыблемой данности.