Лорна осторожно ощупала вывихнутое плечо. Боли почти не ощущалось. Она облегченно вздохнула: скоро рука совсем окрепнет. Адъюнктесса взялась седлать лошадь, украдкой поглядывая на тлан-имаса. Тот стоял, как изваяние, и глядел на нее. Знать бы, какие мысли бродят в голове существа, прожившего триста тысяч лет. Но жизнь ли это в том смысле, в каком ее понимали люди? До встречи с Оносом Туланом Лорна считала имасов бессмертными существами, не имеющими души. Их телами — думалось ей — управляет некая внешняя сила. Сейчас она сомневалась в своих былых представлениях.
— Скажи мне, Тул, о чем чаще всего ты думаешь?
Тлан-имас пожал плечами.
— Я думаю о бессмысленности.
— Тлан-имасам свойственно думать о бессмысленности?
— Нет. Тлан-имасам вообще почти не свойственно думать.
— А почему?
Оное Тулан смерил ее взглядом.
— Потому что думание — тоже бессмысленное занятие, адъюнктесса.
— Пора трогаться в путь, Тул. Не будем напрасно терять время.
— Да, адъюнктесса.
Она уселась на лошадь, продолжая раздумывать над смыслом слов тлан-имаса.
Мне снилась монета,
чей нрав переменчив;
мелькали прекрасные юные лица
и множились дивные сны…
монета катилась, звеня,
по золотому краю
чаши для украшений.
Жизнь снов. Ильбарес по прозвищу Старая Карга
Я брел темной ночью,
душа моя рядом брела,
босыми ногами ступая
то по земле, то по камню;
ничто не мешало ей,
не связывало, не пригвождало;
была она ночи подобна —
пространству прохлады,
лишенному света.
Мне встретились каменотесы;
при тусклом мерцании звезд
трудились они неспешно
над грудою черных камней.
Спросил я: «Чего не дождетесь солнца?
Осветит оно и согреет,
и смысл иной придаст
всей вашей работе».
Ответил мне кто-то из них:
«Острые стрелы солнца
пагубны для души,
а смысл неизменно меркнет —
стоит лишь тьме вернуться.
И потому мы трудимся ночью —
строим курганы тебе и ближним твоим».
«Тогда простите, что помешал».
«Нам мертвые не мешают, — сказал мне
каменотес. —
Они приходят и остаются».
Камень нищих. Даруджистан
— Ну вот, опять я сплю и вижу сон, а в нем даже негде обогреться, — ныл Крюпп. — Разве этот жалкий костер способен согреть озябшего странника?
Он вытянул руки над ровным, неугасающим пламенем костра, зажженного Древним богом. Костер, вне всякого сомнения, был оставлен не просто так, и Крюпп разгадал его смысл.
— Крюпп понимает: нельзя предаваться унынию. Правда, окружающий пейзаж весьма располагал к тягостным мыслям. Возделанные земли исчезли, равно как и все признаки человеческого жилья. Похоже, сон занес Крюппа далеко на север. Воздух пах тающим льдом. Восточный край горизонта подцвечивало зеленоватое сияние, которое Крюпп ошибочно принял за восходящую луну. Но луна должна была бы подняться выше, а сияние оставалось на линии горизонта, освещая небо.
— Тревожное видение проникло в мозг Крюппа, — продолжал рассуждать сам с собой толстяк. — Но скрыт ли в нем какой-нибудь смысл? Самое печальное, что Крюппу ничего об этом не известно. Будь у бедняги выбор, он немедленно вернулся бы сейчас в свою теплую постель.
Насупившись, Крюпп разглядывал странного цвета мхи и лишайники, росшие на камнях и между камнями. Он слышал сказания о Красной равнине, что находилась далеко за Лидеронскими высотами. Может, это она и есть? Странно, северные земли всегда представлялись ему блеклыми и унылыми.
— Задери голову и взгляни на звезды, — сказал себе Крюпп. — Видишь, сколько молодой, кипучей силы в их свете? Должно быть, они удивляются, что кто-то сейчас их разглядывает. А вот к этой равнине в красных, оранжевых и сиреневых пятнах они давно привыкли.
Услышав отдаленный шум, Крюпп встал. С запада к нему двигалось обширное стадо животных. Их шкуры были одинакового бурого цвета. Серебристый пар густо валил из ноздрей и таял в воздухе. Стадо приближалось, и Крюпп заметил рыжеватые подпалины на шкурах. Морды зверей украшали ветвистые рога, которыми они рассекали пространство. Земля гудела от топота сотен копыт.
— До чего же причудлива жизнь в этом мире. Крюпп не перестает удивляться. А может, сон перенес его к самому началу всего сущего?
— Ты прав, — послышалось сзади.
Крюпп обернулся.
— Тогда добро пожаловать к огню, — сказал он.
Перед ним стоял коренастый человек, одежда которого была сшита из дубленых оленьих шкур, а может — из шкур только что виденных Крюппом зверей. Шлем ему заменял рогатый череп с клочками сероватого пушистого меха.
— Ты видишь перед собою Крюппа из Даруджистана, — с поклоном представился толстяк.
— А я — Пран Шоль из клана Каннига Толя, относящегося к кроносским тлан-имасам.
Он опустился на корточки перед огнем.
— И еще, Крюпп, меня называют Белым Лисом, привыкшим жить среди льдов, — улыбаясь, добавил Пран.
У тлан-имаса было широкое скуластое лицо с гладкой бронзовой кожей. Глаза прятались за плотными веками, однако Крюпп сумел разглядеть, что они янтарного цвета. Пран вытянул над огнем свои длинные гибкие руки.
— Огонь — это жизнь, а жизнь — это огонь. Эпоха льда заканчивается, Крюпп. Мы слишком долго прожили в здешних местах: охотились на зверей, воевали с джагатами, рождались, когда вскрывались замерзшие реки, и умирали, когда они замирали подо льдом.
— Сколь же далеко занес Крюппа сон!
— Ты пришел на стык конца и начала. Моя раса уступает место твоей, Крюпп, хотя войны еще не закончились. Вы не узнаете подобных войн. Джагаты вырождаются, уходят в запретные места. Форкрулии совсем исчезли. Правда, у нас не было особой нужды воевать с ними. И качен-шемалиев ты больше не встретишь — лед говорит об их смерти.
Пран бросил взгляд на костер.
— Знал бы ты, Крюпп, сколько стад погубили мы своей охотой. Теперь мы вынуждены кочевать на юг, а это против нашей природы. Ведь мы тлан-имасы. Но вскоре наступит Слияние, и тогда свершится ритуал имасов. Наши гадающие на костях сделают выбор, после чего плоть истлеет и даже само время прекратится. Вместе со Слиянием родятся новые тлан-имасы и первая империя.