Тут Филипп запротестовал: если уж его принуждают мыслить круг в форме буквы Н, сказал он, так пусть дадут приноровиться. Потом он спросил, где же будет центр у этого круга, который является, без сомнения, перлом и фениксом среди кругов.
Центром его, отвечал я по небольшом раздумье, будет привидение г-на барона, ибо вокруг него завязались и разрослись все эти вещи; но это значит, что центра нет, поскольку привидение не принадлежит нашему миру, как принадлежим мы, но лишь сквозит в его прорехах, если можно так сказать. Так вот, эти маленькие, но злые вилки слоняются по кругу, вовлеченные в него некими флюидами нашего привидения, и не могут от него оторваться, как коза от колышка; но если бы они поднялись, к примеру, на большую войну с соседскими вилками — если бы те допустили в их отношении какую-то несправедливость или же просто покинули дом, оставив лишь небольшой гарнизон для охраны, — тогда наши, конечно, шли бы по прямой, высылая вперед дозоры, и все их мысли были бы заняты тем, как застать противника врасплох и вынудить к битве в неудобном для него положении.
Филипп посоветовал мне спуститься и окольцевать одну-другую: вдруг через полгода, сказал он, их поймают в каком-нибудь бирманском курятнике, и наши знания о мире пошатнутся, а ты покроешься неувядаемой славой.
Примерно на этом месте разговора мы почувствовали голод. На сигиллярию, к сожалению, не прививают ни груши, ни фиги, ни что-либо еще съестное — видимо, потому, что это дерево разделяет свойства сосны и пихты, не поддающихся окулировке; между тем желудок все настоятельней напоминал о своих предпочтениях. Тоска брала меня при мысли, что, если бы мне при входе предложили закрыть глаза языком, я бы сейчас уже был у себя дома и дочитывал Ламбертона; судя по Филиппу, он тоже предавался невеселым думам. Люди, умеющие терпеть кораблекрушение, на нашем месте поймали бы кого-нибудь в силки, сплетенные из волос, или же отыскали гнездо с кладкой яиц олуши, или подшибли гандшпугом одну-другую летучую рыбу, а потом поджарили бы все это с помощью лупы, найденной в брюхе у кита; но нас не готовили к жизни на деревьях, потому нам оставалось сложа руки слушать бесплодный лязг вилок и укоризненное урчанье наших животов. — И тут я вспомнил, что тетя Евлалия с утра пекла тминное печенье в форме рыбок и не отпустила меня, пока я не взял две дюжины; объяснения, что я иду в гости, на нее не действуют, она всегда подозревает, что в гостях нет настоящей еды. Если я выберусь отсюда, то смогу сказать ей, что она права. Мигом я нащупал в кармане сверточек и развернул его со всей осторожностью. Наши приключения оставили на рыбках тяжелый след. От беготни и ползанья по деревьям они раскрошились, а душ из аквариума, пропитавший меня usque ad penetralia cordis {24}, придал рыбкам тети Евлалии такой дух несвежей щуки, что любой в пруду принял бы их за своих. Я оповестил Филиппа о нежданном улучшении нашей участи и предупредил, чтоб он был готов. Он поймал семь с половиной из девяти рыбок, которых я ему кинул, и еще обвинял меня, что я нарочно подавал крученые: удивительная неблагодарность, на мой взгляд.
— По-моему, это плакодерма, — сказал он, мигом проглотив несколько штук и разглядывая оставшихся.
Я объяснил ему, что по замыслу создателя это карась, только за последние полтора часа он оброс фрагментами других карасей, а кое-что свое отдал им; так что если Филипп возьмет голову вон у той тминной акулы-молота, которая лежит у него на коленке, и приложит вот сюда, то основы таксономии челюстноротых, принятой у нас для кулинарных изделий, станут ясны ему как день.
Обломки рыбок, которые Филипп упустил, упали на дорожку; передовые вилки, налетев на них, споткнулись и, дрожа, пошли по часовой стрелке. В этот водоворот втягивались задние. Я сказал, что так бывает с муравьями, и тогда, если их не вывести силком из кругового движения, они будут ходить так, пока не умрут от голода. Тут у нас вспыхнул спор о скрытых причинах перемещения предметов, подробностей которого я не стану здесь приводить; упомяну только, что Филипп говорил о действии магнита, я же ему возражал, указывая, в свою очередь, на миграции угря, против чего Филипп выдвигал сильные доводы. Тогда я сказал, что намерен решить все полевыми наблюдениями, и прежде всего установить принципы, сообразно которым племена и колена сервизов сменяют друг друга. В этот момент по дорожке текла группа чайных ложек, сделанных в виде какого-то листика с изогнутым черенком; их охраняли по обеим сторонам дорожки щипцы для спаржи, с квадратным рылом, украшенным кельтскими узорами, — картина внушительная, ничего не скажешь. Таких прошло четыре ряда. Я достал записную книжку и начал отмечать. Вслед за ними прошли два парадных офицерских топорика для мороженого, два ряда ножниц для птицы и столько же для винограда, на которые наседали какие-то диковинные грабли с семью зубьями (Филипп сказал, что это вилка для сардин). Потом было семнадцать одинаковых ложек для сахарной пудры — видимо, все из какого-то приданого Месгрейвов (от их вида во рту стало ужасно приторно, как на встрече выпускников), а дальше пошли уже ложки для конфет из скифских курганов, поднятые дыбом, как гусеницы, и все состоящие из витых и крученых жил с усиками. Тут я уловил что-то похожее на закономерность и, захлопнув книжку, торжественно сказал, что сейчас следует ждать появления трех или пяти лопаток для торта, усиленных икорной лопаткой и ножом для масла на правом фланге. Однако вместо этого посыпались, как из мешка, фигурные лопатки для паштета, а там и вовсе убогие ложечки для соли, жавшиеся грудой, словно овцы на горной тропе.
Я был раздавлен. Филипп, который мог бы и поддержать меня в тяжелый для каждого ученого момент, ограничился предположением, что я положил свои силы на изучение малого круга вилкообращения, меж тем как, вероятно, есть и великий, что-то вроде Платонова года, судить о котором нам не позволяет ничтожный срок наших наблюдений. К этому, впрочем, он прибавил утешительное наблюдение, что вилки если и движутся по кругу, не природою своею побуждены к этому, ибо в противном случае они были бы бессмертны, а нам угрожали бы серьезные неприятности. Я же, разозлившись от своей неудачи с подсчетами — мне ведь так хотелось уподобиться тем людям, что вычислениями определяют орбиту новой планеты, предсказывают затмение солнца, недостающие звенья в пищевой цепи (magna catena amoris {25}) или что-то в этом роде, — сказал ему, что любые утверждения о природе этих вилок кажутся мне верхом самонадеянности, ибо природою в вещах называют то, что можно схватить разумом, а в отношении наших новых друзей позволительно сомневаться, есть ли в них для разума достаточно места, чтоб хотя бы сыграть в игру «Кто дольше простоит на одной ноге».
Филипп сказал, что мы сразу стали на ложный путь, предположив, что все увиденное нами началось лишь сегодня и связано со смертью хозяина. Никто из нас ведь не бывал в этом доме прежде: может быть, тут каждый день и вода бьет столбом из аквариума, и каплющий воск вызывает обмороки; а если мы обойдем весь этот дом, которого не увидели и десятой части, то обнаружим естественную причину, заставляющую вилки двигаться, и посмеемся над былым недоумением. На это я уже не отвечал; мне стало скучно, и я лег на своей ветке в намерении пережидать вилки, как затянувшийся дождь.