— Ну ты видала у мачты вроде как коленцы? Одно в другое втыкаются. А вокруг них площадки круглые. Ну да и корабль, надо сказать, не из больших. Может статься, мы хоть из Копенгагена на настоящем фрегате пойдем.
— Ну, это уж ты не у меня спрашивай, а у отца Модеста.
— Так его нету.
— Ну, ты же знаешь, Роман, отец Модест не станет с борта сходить.
Нелли выглянула вновь в окошко: священник пробирался к гостиннице по узкому тротуару.
— Господи, неужто еще что-нибудь случилось?
Вид отца Модеста, однако же, развеял ее опасения: коли что и случилось, так едва ли плохое. Редко доводилось ей наблюдать в благородном его лице столь безмятежную радость.
— Помнишь, яхта входила в порт с нами вместе? — спросил он. — Не напрасно я обратил к ней свое внимание. Верно, Господь услышал мои молитвы. Нужды нет, капитану Кергареку верю я как себе самому, но вот доверять драгоценный груз наш недостойному наемному кораблю мне никак не хотелось. А теперь и не придется. Яхта «Ифигения» принадлежит одному человеку, что живет в России, но служит Воинству. Ныне она и следует по орденским дела, а экипаж ее на самом деле — наши братья-монахи. Представить ты не можешь себе, сколь рад я увидать своих здесь, на брегу Альбиона! Сейчас уж они на борту «Розы Бреста», воротимся вместе и тогда перенесем мощи. Ты вить, я чаю, хотела бы попрощаться с доблестными бретонцами?
— Стало быть мы в Копенгаген на яхте пойдем? — в некотором неудовольствии вмешался Роман.
— А на яхте и лучше осваивать начала морской науки, — отец Модест спрятал улыбку в манжете. — Только пойдем мы не в Копенгаген, друг мой.
— А куда? Прямиком в Империю Российскую?
— В конечно счете, понятно, да, но не сразу. Через три недели «Ифигения» должна быть на Мальте. Этого никак нельзя изменить. Так что курс наш будет совсем иным. Мы пойдем вовсе в другую сторону, к Лиссабону. Затем проберемся в Середиземное море через Гибралтар, а там уж и рыцарский остров недалек. С Мальты же мы пойдем в Россию черным морем, через Босфор, так что путь нам в Москву не через северную столицу, но через Малороссию. Но ты не рада, маленькая Нелли? Отчего?
Елена ответила не сразу. До чего ж алчной бывает жизнь! За каких-то два дни хочет она высосать из сердца ее всю радость, до капельки.
— Это вить будет куда как дольше, чем через датчан на Балтику, отче? — наконец заговорила она.
— Понятное дело, — отец Модест уже безо всякой улыбки вгляделся в ее лицо. — Но разве не лучше было бы для тебя отдохнуть душою среди своих — после стольких-то злоключений, маленькая Нелли? Мальта — одно из благороднейших мест на свете. Отчего она не привлекает тебя?
— Я хочу скорей воротиться домой, — твердо и спокойно заговорила она. — Я покидала свой кров, не успевши предать тело мужа земле. Теперь мне стоит поспешить на его могилу. Я не хочу новых встречь и новых мест теперь. Мне время — собирать камни. Моя дорога в Данию.
— Вот моя маленькая Нелли и повзрослела вконец, — отец Модест сокрушенно вздохнул. — Не смею спорить с тобою, ты права.
— Вот и опять мы расстаемся на долги годы, как в прошлый раз, — Нелли сумела улыбнуться.
— О, нет, не так! — отец Модест повеселел. — Я несколько лет намерен быть в России. Через год я навещу тебя, Нелли, обещаюсь в том. Тогда и переберем все собранные тобою камни — неспешно, как когда-то содержимое твоего ларца. Да и с сим молодым человеком мне тоже надлежит повидаться вновь, и никак не через десять лет. Ты хоть знаешь, что мы — родня, а, юный Роман?
— Лена не говорила, — мальчик нахмурился.
— Ну, сие, друг мой, долгая гистория. Теперь рассказывать времени не достанет. — Отец Модест поднялся. — Но уж коли так, Нелли, попрошу я Эрвоана Кергарека сходить в Копенгаген. Мне так легче на сердце будет, датские воды нынче поспокойней британских. Хоть кораблик и мал, да капинан свой. А Катерина где?
Ох! Только и недоставало, чтоб отец Модест теперь узнал об их расставании, как выяснилось, совершенно зряшном! Тогда уж ему наверное покою не будет всю дорогу до Мальты!
— Сами знаете ее, отче! Пропала по своим цыганским делам. Я вот что, попрошу служанку ей сказать, чтоб сразу бежала на «Розу Бреста» как явится.
Оставшиеся несколько часов Нелли была занята только тем, чтоб половчей спрятать от отца Модеста, что Катя не придет. Пожеланья ее распрощаться поскорее были едва ль обязательны.
— Ладно, вижу что у тебя какой-то секрет, — в конце-концов рассмеялся священник. — Признаться, я сему рад, и на тебя сие весьма похоже. А до дому, Нелли, тебе добираться еще не один месяц. Год пролетит незаметно, так что не надейся, чтоб я забыл расспросить, что ты от меня теперь утаила. Ладно, дети, скажите последнее свое прости святому королю Франции. В другой раз вы повстречаетесь с ним уж в стенах Московского храма.
Наконец отец Модест, бережно прижимая к груди маленький ковчег, спустился в шлюпку. Двое, непохожие на простых матросов, сидели на веслах. Однако ж, когда деревянная скорлупка заскользила от борта «Роза Нанта» к «Ифигении», в ней было четверо.
Король Людовик обернулся через плечо к Елене. Белокурые его волоса, как тогда, в походе, были словно одеты в сверкающий алмазный шлем. Ветер высушил соленую воду, оставивши склеившуюся соль, и сиянье волн дробилось в ее крупицах. Затем он поднял руку, величественно благославляя молодую женщину и мальчика, стоявших на шканцах.
— Прощайте покуда, король Франции и потомок русских королей, — прошептала Нелли, сжимая обеими руками деревянные перила. — Бог даст, вправду до встречи! Хоть и не все обещанья сбываются на этом свете. Вить обещал же Филипп…
Непрошенная слеза затуманила взор.
— Ты чего говоришь, Лена? Я не раслышал.
— Так, пустое.
Через час «Роза Бреста» снялась с якоря.
Серые холмы и зеленые утесы с проступившим сквозь них каменным снегом стались позади. Погода стояла теперь дивною и ничто не мешало любоваться с палубы морским простором.
Теперь нужды не было спускаться в непривлекательный трюм. Прогуливаясь по палубе, спокойной как экспланада, Елена невольно наблюдала за Романом, от души погрузившимся секреты внутренней жизни такелажа и снастей.
У нее не оставалось и тени сомнения в том, что роковые события похищения и плена распрямили в маленьком ее брате некую сжатую до времени пружину. Всегда было ясно, кем Роману суждено стать: нечувствительным сердечно, одержимым единственным талантом — талантом войны. Понимала она это, глядядючи, как растет брат, быть может, гнала сие понимание прочь, но понимала. Но вот случилось — Роман стал тем, кем и должен быть, только не в осьмнадцать лет, а девяти годов от роду. Его, осмилетнего, застигли врасплох. Больше его никто и никогда на застигнет врасплох, можно не сомневаться! Ах, братец, братец, удасться ль мне сладить с тобою, уберечь тебя от дороги, ведущей ко Злу? Ладно, по крайности с тобой не соскучишься в грядущие дни, может и не достанет времени ощущать, сколь одиноко потекут годы!