«Друг мой, Вы играете своей судьбою! Откройся дело, так занять Вам место сего чудака!»
«Бог милостив. Уж слишком должно не повезти, чтоб дело вскрылось. По бумагам пройдет, что Пыжикова перевел я в другой гарнизон, ужо сумею запутать концы. Арестант под замком — птица более важная, оная на предьявленье у меня найдется. Едва ль о Вас вспомнят скоро в столице. Ну а изобличится обман, тогда и плакать будем».
«Сил не имею отвергнуть великодушие Ваше! Мысли о жене пытают меня каленым железом».
«Кланяйтесь очаровательной Вашей супруге от меня, уверен, вы обретете друг дружку вновь. Не станем медлить, покуда ночь сокрывает нас, Росков!»
Василиск-Минский снабдил меня платьем со своего плеча, ибо мое в остроге пришло в самый жалкий вид. Оно и сейчас на мне, Нелли! Также запасся я благодаря Владимиру картою, оружьем и деньгами. К воротам солдаты вывели мне и лошаденку, кою положили списать на волков. В седельных сумах нашелся весь необходимый для странствия припас.
И вот, не успел острог пробудиться ото сна, как я был уже далёко по бездорожью. Словно молитва душу разбойника, озарял сей рассвет суровый и хмурый пейзаж. Впервой за долгое время был я один. Возблагодаривши Господа за перемену судьбы и обративши к Нему все упования мои, я извлек карту, кою не мог изучить в темноте.
И тут, словно в голове моей просветлело так же, как в хмурых еловых окрестностях, пришла мне некая мысль. Только что вместе с Василиск-Минским полагал я свой путь лежащим в сторону Европейского континента. Но только теперь вспомнилось мне то, о чем никоим образом не смог бы я поведать даже сему благородному другу. Я вспомнил о Белой Крепости.
— Ты… был… в Крепости?!
— Не торопи рассказа. Итак, планы мои переменялись спешно, но четко. Я находился в Сибири, рукою подать до Алтая, о чем свидетельствовала и карта в руках моих. Путь куда короче, чем до столиц и границ! Владимир обозначил две моих задачи: не только следование за тобою, но и сыск по собственному делу. Ясно, какая цель была для меня первейшей, вторую же отделяло от первой изрядное время. Я мог странствовать лишь инкогнитом, а проще сказать бродягою — как минуешь границы без надлежащих бумаг? Не примкнуть ли к цыганам, думал я, невольно с тобою перемолвившись через дальние пространства. К тому ж, хоть Владимир и щедро поделился со мною, Крезом он не был. Нужды нет, бродягою так бродягою пробираться во Францию, коли нету другого пути. Мог бы я, конечно, обратиться за помощью к кой-кому в Санкт-Петербурге, но сколь все сие долго! А Крепость, сердце всех незримых наших артерий, рядом! И я повернул на Алтай.
— Только отца Модеста там не застал…
— Как ты догадалась, Нелли?
— После расскажу как-нибудь. Уж догадалась.
— Многожды еще я стану повествовать тебе о пути своем в Белую Крепость, обо всех приключениях, встречах и разговорах. Теперь же скажу лишь одно: не успел я впервые за долгие месяцы заснуть под дружеским кровом, а уж некоторые из друзей оставили его, дабы мчаться сломя голову по моим делам.
— Так и теперь ты — арестант, милый? — У Нелли похолодели губы. Вот так поживет она в покое, все время страшась новой разлуки!
— Худо слушаешь, душа моя! На половине пути, когда я уж влек тебе на помощь добрый отряд, нас настигло известие, что дело мое в Санкт-Петербурге решено. Приказ об освобожденьи из-под стражи, я чаю, нежданно обрушился на благородно-вороватого мещанина, ну да Владимир, конечно, не даст бедняге пропасть в отдаленном Сибирском краю. Когда мы с Никитою Сириным выступали в путь — я был еще преступник. Тебя встречаю законопослушным и щасливым гражданином, вчистую обеленным ото всех клевет и подозрений.
— Такое только в книжных романах бывает, милый. — Слабо улыбнулась Елена. — Либо на сцене еще, знаешь, в последнем акте.
— Бывает и в жизни, как видишь, — Филипп де Роскоф еще раз обнял жену. — Вишь, туча-то какая идет! Сойдем-ка, пожалуй, в каюту. Многовато, на мой вкус, чтоб вода была и сверху и снизу!
С Никитою Сириным супруги расстались еще в порту: дела Воинства призывали его поворотить в Ревель.
В Санкт-Петербурге пробыли без малого месяц: Филиппу надлежало выправить бумажное положенье многих своих дел, находившихся в самом хаотическом своем состоянии ввиду всех арестов, оправданий и путешествий. Из столицы в Тверь ехали уже хорошо установившимся санным путем. В Твери чаяли пробыть самое большее день, а вышло шесть недель.
Когда последний солоноватый морской ветерок растаял в воздухе, Нелли начала ощущать неприятное стесненье дыхания. Все казалось ей душно, все просила она проветрить в карете, но клубами пара врывающийся через приподнятое окно холодный воздух, казалось, не приносил никакого облегченья.
Чуть лучше стало, когда вокруг поднялась справа и слева густая стена соснового бора.
— Ну, благодарение Господу, Нелли, ты хоть разрумянилась немного, — Филипп работливо кутал ноги жены в легкую песцовую полсть.
— И, милый, хорошо, что англичанок здесь теперь нету, — улыбнулась Елена. — Не хотела б я, чтоб ты сравнивал мой румянец с ланитами Дуврских красавиц. Раньше думала я, признаться, что об особенном у англичанок цвете лица романисты все сочинили.
— Не в принадлежности к аглицкой нации его причина, — слегка обиделся Филипп. — У норманнских наших девиц румянец точно таков же — розан во льду. Это, друг мой, Ла Манш. Не умею тебе сказать отчего, но это он рисует сии акварели.
— Соленые акварели, аквасоли, — Елена улыбнулась, но вновь мучительно ощутила вдруг, сколь недостает ее легким запаха моря.
Ночью ей приснилась тюрьма Консьежери, сокрывающая в стенах своих омерзительные тайны революции. На рассвете ее разбудили муки удушья.
Страшный припадок длился почти сутки. Борясь за каждый свой вдох, томительно мечтая уж не о прекращении мучений, но хоть о том, чтобы несколько минут отдохнуть от них, Нелли заставляла себя без конца повторять слова Параши: «Это не смертное!»
Это не смертное. Она обрела мужа не затем, чтоб сейчас с ним разлучиться. Проходит все плохое, пройдет и это. Это не смертное. Один из ударов, наносимых прекрасной Франции, пришелся по ней. Ничего. Люди живут и с худшим, а она научится жить с этою раной. Она будет жить с этим, но она будет жить. Это не смертное.
— Господи, Нелли. — На Филиппа было страшно смотреть. Странно повзрослевшим глядел и Роман, подошедший к ее кровати с другой стороны. Кроме них в нумере был незнакомый господин, убирающий в сафьяновый мешок окровавленные инструменты. Рука немилосердно болела в локтевом сгибе.
— А вот крестьяне в Бретани кровь не пускают, ты разве забыл?
— Сие решительно необходимая мера, сударыня, ибо способствует обновлению сил организма, что в свой черед способствует преодолению болезни, — с важностью заметил эскулап.
У Нелли были большие сомненья, однако ж она не стала их высказывать. Уж коли дыханье ее выровнялось, так и вред кровопускания едва ли слишком велик.