Нелли не заметила сама, что впервые мысленно назвала господина де Роскофа отцом: здесь, на улице, где текли первые невеселые годы жизни Филиппа, семья его сделалась ей много родней, чем казалось издалека. Она не сомневалась, что сразу признает свекра и свекровь, хоть не видала даже портретов.
— Да не беги ты, уж люди оборачиваются! — Параша потянула подругу за рукав. — Остановимся, купим, что ли, у той бабы, чего она там продает.
Нелли слабо кивнула. Вне сомнения, Параша права. Вправду имеет резон задержаться возле необъятной женщины в бурой шали и сером чепце, рассевшейся на складном стульчике рядом с чугунною жаровней.
— Самый раз в сырую погодку подкрепиться горячими каштанами! — Торговка поворошила тлеющие угли железным совком, служившим ей и кочергою, и порционною ложкой. — Всего по пятьдесят франков горсть!
Нелли слышала такое не впервой, но привыкнуть было трудно. Примерно столько давали Филиппу на месяц, когда тот был студентом. Самое же дешевое угощенье в городе не может стоить больше нескольких су.
Каштаны с веселым треском прыгали на каленой решетке.
— Твоя правда, добрая женщина, дай нам по горсти, — приветливо сказала Нелли. Оставалось лишь понадеяться, что в лице ее ничего не выдает смущения: видал бы кто из знакомых Елену Роскову, стянувшую на улице перчатки и щелкающую зубами скорлупу!
Нутро каштана походило видом и вкусом на марципан, в который забыли положить сахару, если, конечно, можно представить себе горячие марципаны.
— Первые в сезоне, а уж идут лучше не надо, — усмехнулась торговка. — В старое время кто в Париже каштаны ел? Ребятишки да молодежь на вечерней гулянке, вот и все мои покупатели. А теперь все берут, даже из бывших господ. Небось каштан не хлеб, пахать-сеять не надо. Сам растет, сам в руки падает. Хотя и его нынче добывать трудней. Теперь многие собирают для себя, дома пекут. Выйдешь чуть позже, улицы ровно метлой подмели. Да и я не проста! Тут рядом дом заколочен, с большим садом. Мои младшие, Поль и Андре, еще прошлым октябрем нашли лазейку в ограде. За день мешок набирают, сорванцы!
Нелли заставила себя смотреть в направлении, указанной вооруженной совком рукой. Чугунная ограда, узор которой являл копья, соединенные гербовыми щитками — поболе в нижнем ряду, помене в верхнем, не могли скрыть высоких зарослей сорной травы. Каменные ворота никто не перебеливал по весне, по столбам змеились потеки растаявшего снега.
— Дом с таким большим садом и пустует с осени! — Нелли заставила себя раскусить еще один каштан.
— Ясное дело, что с осени! — важно кивнула торговка. — В Париже нынче пустых домов больше, чем покупателей на них. Рано иль поздно кто-нибудь приберет к рукам, а по мне бы не сейчас!
— А кто тут жил, аристократ?
Зачем и выспрашивать, зачем самой колотиться сердцем о клинок? И без того же ясно. Нет, выспросить надо, все одно надо.
— Знамо дело, аристократ, старый старик, вдовец. Вроде и тихо жил, а все ж сентябрин не пережил. Гильотина-то щелкала от зари до зари, а с четвертого числа на пятое так даже ночью при факелах. Вот молодчина, Пополь, давай сюда!
Торговка, взявши у босоногого мальчишки небольшой мешок, фунтов на двенадцать, погромыхивающий содержимым, вручила ему такой же пустой.
Подруги медленно прошли мимо ворот, запертых, с проржавевшими замками, мимо заколоченной досками калитки.
— Убили его?
— Да, господина де Роскофа больше нету, — Нелли с печальной жадностью вглядывалась вдаль, сквозь ограду. Крытый черепицею дом, штукатуренный в цвет спелой брусники, еле виднелся сквозь купы каштанов и платанов. — Здесь Филиппушка вырос. Как-то бы пробраться туда? Вдруг отец хоть весточку оставил перед смертью. Эй, погоди-ка!
Мальчишка торговки, размахивающий на бегу пустым мешком, с разбегу остановился.
— Хочешь десять франков?
— Хочу тридцать! За десять даже не почешусь! — Ничто в курносом черноглазом личике не говорило о детстве: это было лицо десятилетнего взрослого.
— Хорошо, получишь тридцать. Мать твоя говорила, будто вы с братом знаете ход в сей запертый сад.
— А на что тебе? — Мальчишка отпрыгнул на шаг. — Коли тож за каштанами, так себе дороже без твоих денег.
— Мне нужно в дом, я не зарюсь на твою добычу, успокойся.
— А почем мне знать? Дай сто, тогда поверю!
— Проведешь нас в сад, получишь пятьдесят.
— Ну ладно, ступайте за мной!
Пробежав шагов тридцать, мальчишка остановился, с подозрительностью озираясь по сторонам. Улица оставалась пуста.
— Вроде как такая ж ограда, как везде, да? — Мальчишка взялся за железный чугунный прут, подозрительно легко покинувший свое гнездо в камне. Подчиняясь маленьким грязным кулакам, три прута, скрежеща, скользнули через удерживающие их кольца кверху, объединенные малым щитком. Образовался лаз, в который мальчик уже скользнул.
— Тут в сентябре начали было ломать ограду на пики, — хвастливо пояснил он. — Расшатать расшатали, а доламывать не стали. В соседнем доме как раз оружие нашли, так все туда кинулись.
Подобрав юбки, Елена пригнулась и ступила внутрь. Потревоженная сорная трава побежала волнами. Как буйно разрослись розы, никто не подрезает ветвей. Седые одуванчики пробиваются меж камней мощеной к дому дорожки.
— Эй, деньги-то!
— Возьми. Постой-ка! Ты что, сам видал, как ломали ограду? Иначе откуда б тебе знать, что прутья расшатаны!
— А то не видал! — Мальчишка нагнулся за лопнувшим зеленым ежиком каштана. — Я ж местный, такого в дистрикте сроду не случалось, что б без меня обошлось.
— А как здешнего хозяина арестовывали? Видал?
Дом, теперь видный во всем своем уютном необычьи, наполовину барочный, наполовину просто старый, верно не раз перестроенный, приближался к ней со скоростью ее шагов.
— Да что арестовывали, я близко стоял, когда он в мешок чихнул! — Мальчишка не забывал на ходу умножать свою ношу. — Уж я знаю, как к гильотине подобраться на десять шагов! Иногда занятно бывает, страсть. Но в тот раз зря бежал со всеми. Старик помер глядеть не на что. Молчком поднялся, только перекрестился покуда рук не связали. Никто его не провожал, да и некому было. Один он жил, почти все слуги разбежались со страху. Во всем дому один старый слуга оставался, ходить за ним. Да вот смех, вышло наоборот! Как арестовывать пришли, слуга неделю в горячке лежал в своей каморке. Приходилось барину за рабом ухаживать. Сюда, на это крыльцо, вышел в эдаком атласном халате на беличьем меху да в туфлях. «Не шумите, — говорит, — мой слуга тяжело болен».
— Как звали слугу? Что с ним потом сталось? — быстро спросила Елена.
Старый добрый дом уже нависал над ними двумя с половиною своими этажами. Стекла окон были грязны, некоторые — разбиты.
— Эмиль, а может и не Эмиль. Может и Батист. Он небось все одно помер, в горячке без воды лежать — последнее дело. А сам подняться не мог, патриоты наши хотели его заодно отволочь, да первое заразы побоялись, второе решили и так в два дни загнется! Эй, гражданка, а чего в доме-то забыла? Там живого места не осталось, все вывезено да ободрано!