— Будет бароном после твоего мужа? — Нелли, в отличье от совершенно успокоившейся Кати, наблюдала исподволь, как Мадлон отирает Парашино лицо мокрым полотном. Какое ж оно бледное!
— Зачем будет? Он уж сейчас барон.
— Ты разве тоже вдова? — голос Нелли упал.
— Нет же, — отмахнулась Катя. — У нас все по-другому, тебе объяснять — только запутывать. — Про Филиппушку лучше скажи.
— Не могу теперь, — сквозь зубы проговорила Нелли. — Лучше меньше сейчас вспоминать, ужо после погорюю. Мне сейчас Романа надобно найти да отобрать у них, у синих.
— Роман, твой сын?
— Платон мой сын, дома остался, ну не дома, неважно. А Роман брат, девять годов ему о прошлой неделе сравнялось, уж ты не застала.
— Девять годов? Так вот она, тень двойная на луне! Я-то в толк взять не могла все годы! — Катя покрутила головою по плечам. — Ох, задеревенела вся, мочи нет!
Параша еле слышно застонала.
— Ну, Бог троицу любит, — довольно заметила Мадлон. — Есть у меня славное винцо, пополам с водицей напьетесь, вовсе ладно будет. Слышишь, златовласая моя, все ладно с твоей подружкой! А ты, Кандилехо, чай, вовсе отошла?
— Ты знаешь ее цыганское имя? — Да, в первый раз Нелли не показалось, женщина вправду обращалась к Кате по-свойски.
— А сама я кто, по-твоему, златовласая?
На цыганку женщина ну никак не походила: серый чепец, серый передник, все самого грубого полотна, темное платье винного цвету, ни ленточки, ни колечка. Не непременно надобно цыганке быть в цыганском наряде, да только та же Катя, еще почитая себя крестьянкою, страх как любила все красное. К яркому любовь у цыган в крови.
— Цыганку и единственный цветочек выдаст, — усмехнулась Мадлон, верно поняв изучающий взгляд Елены. — Не веришь? Глянь!
Из почерневшей глиняной вазы, украшавшей каминную доску, женщина вытянула желтый цветок. Что за цветок, Бог весть, верно местный, вовсе невзрачный. Мадлон поднесла цветочек к своему унылому воротнику-стоечке… И невзрачное лицо ее вмиг переменилось от соседства с невзрачным растеньем. Словно вдвое выросли ресницы, брови дрогнули, будто изготовившиеся к полету крылья, желтые искорки засверкали в черноте глаз, словно кувшинки в омуте, темные губы капризно изогнулись…
— Нещасные мы женщины, цыганки, без украшений никак нам нельзя, — Мадлон засмеялась, а вослед за ней и Катя.
— Вот уж верно, в строгом наряде в тебе цыганки не признать, — согласилась Нелли. — Только из чего иметь столь безобидный секрет?
— Кабы я знала о том раньше, так не осталась бы одна сейчас, — Катя сделалась сумрачна. — Я здесь была три дни тому, а люди мои остановились в трактире. Пятеро молодцов со мною было, каждый на все руки. А к утру ни один не пришел. Патруль синий проходил, увидали, что цыганы сидят себе вино попивают, тут уж и перестреляли всех, прямо на заднем дворе.
— Но отчего… — Сердце Нелли упало: пять человек через нее погибли. — Дворян они убивают, а цыганы при чем?
— Не знаю, — Катя стиснула зубы.
— Дело простое, милые, — Мадлон усмехнулась. — Всяк изверг любит, чтоб за границу пределов его власти люд только с оружьем на войну ходил. А как человек без войны к соседям пойдет, ну увидит, что им живется веселей? А цыганы народ вольный, границ-пределов для них нету. С цыганами молва летит, извергам это не любо. Чаще всего в шпионстве обвинят, ну да вина всегда сыщется, была б охота. Я тут давно живу, вся улица знает, кто я. Да только соседи не донесут, боятся черного глазу, цыганского сглазу. А я, как синие власть забрали, хожу серой мышью. Ах, знала бы, упредила!
— Знать бы, где упасть, соломки подстелить, — возразила по-русски Параша, вроде бы понявшая речь Мадлон. — Я чаю, с Катькою молодцы знали, на что шли, без обиды умерли. Ох, мука-то мученическая лежать с деревянными устами, когда вокруг языками рожь молотят!
— Очнулась!! — разом закричали Нелли и Катя.
Мадлон меж тем уже развела водою розовое вино, при чем на всех трех у нее нашлась только одна оловянная кружка. Впрочем, с малолетства друг к дружке привычные, они и не думали брезговать, пустив убогую чару по кругу. Вино, вопреки уверениям, оказалось так себе, но силы подкрепляло замечательно.
— Что покойники меня корить воротятся, я и не боюсь, — Катя отерла ладонью губы. — Правду Парашка говорит, ехать сюда звала, да не упрашивала. Только одни-то мы как сладим, хотелось бы знать.
— В детстве сладили одни одинешеньки, — нахмурилась Нелли.
— Одинешеньки, как Федотка-сиротка, — усмехнулась Параша. — А батюшка, а Филипп Антоныч, а народ с Алтая?
— Так те не враз подоспели, — заспорила Нелли, сделавши еще один глоток — такой большой, что кольнуло в груди. — Может и теперь кто по дороге-то поможет! Я о другом речь веду — мы сами решили, что нам, трем, делать надобно. И теперь должны решить за себя, а там что Бог даст.
— Экой жмудский язык-то чудной, — заметила Мадлон, наполняя водою кружку вновь.
— Да не жмудь они, говорила ж я, русские, — отозвалась Катя на дурном своем французском. Положительно, Нелли уж сама смешалась, кто кого понимал и как.
— А, из Варшавы, — Мадлон, верно, впрямь почитала свое вино хорошим, коль скоро наливала придирчиво отмеривая.
— Ты мне объясни, касатка, первым делом, кому тут и на что сдался твой братец? — воротилась Катя.
— Ошибкою украли, с племянником перепутали.
— А, с Филипповым-то сынком! Враги кровные, ясное дело! — Катя сидела на полу, как, впрочем, и Нелли с Парашею, ибо в жилище Мадлон имелся только один тяжелый табурет в углу. От этого сиденья ли на полу, от того ли, что вновь было их три, Нелли показалось, что детские времена воротились.
— Не кровные, Катька, не кровные, но враги. Хуже кровных по-своему. Отчего сразу не убили, загадка. Думала было, что со свекром-батюшкой хотят на чем-то торговаться, да нет, убили господина де Роскофа. Всю голову я поломала, Катька! Покуда вить не пойму, зачем им мальчик, не пойму и другого — где он.
— Вот оно как… Погоди! По вашему мне до завтра болтать, — Катя, обернувшись к хозяйке, разразилась быстрою тирадой на каком-то глуховатом и гортанном наречии, чем-то напомнившем Нелли язык утукков. Неужто это теперь и есть ее родное? Ох, Катька, Катька! И сын у ней главней мужа выходит, и еще, поди, незнамо что.
— Хорошо, угадать тебе, допустим, надобно. — Катя уже обменялась меж тем с Мадлон несколькими непонятными скороговорками. — Только не непременно ж сидеть сложа руки, еще вить и ноги у человека есть кроме головы.
— Ну и что ж мне с пустой головой ногами делать? — ехидно осведомилась Нелли.
— Идти, — усмехнулась Катя. — Мадлон, вишь, дело говорит. Надобно идти к тому, кто твоих врагов лучше знает, чем ты. Авось он и подскажет.
— Да только кто ж таков человек? — спросила Нелли, понимая, впрочем, что кого-то ввиду наверное имели.