— Старик кюре его разобрал еще за месяц до своей гибели, — сказал Ан Анку. — Я еще спросил его, к чему было трудить старые кости, этот брод одолеет трехлетнее дитя. Не можешь ты представить, сын мой, ответил старик, какая мелочь иной раз решает дело. И вправду, некоторое время ни церковь ни его не трогали. Но в конце-концов до кюре добрались. Негодяи долго пытали старика, хотели вызнать место, где он зарыл церковную утварь.
Странная манера была у Ан Анку. Он никак, коли разобраться, не был скуп на слова, однако ж отчего-то казался немногословным. Быть может, так представлялось всего лишь потому, что по-французски он говорил с тщательностью чужого?
Выйдя из церкви, Ан Анку вытащил из кармана мягкую шляпу: поля крепились спереди к тулье белою кокардой. Если вдуматься, особой неосторожностью сие не было — такого, как этот бретонец, синие убьют сразу же, попадись он в руки, цвет кокарды мало что прибавлял.
Ружье на плече как-то подбавляло уверенности, идти сделалось легко. Но прежде, чем свернуть с опасной дороги на покойную лесную тропу, странники увидели впереди на лугу какой-то лежащий в траве длинный сверток пополам темно красный и ярко синий, с человека величиною. Это и оказался человек, верней то, что только что им было. Елена узнала недавнюю маркитантку.
Женщина лежала с гримасою муки в лице, раскинувши руки и ноги. Один башмак оказался скинут: споткнувшись в спешке меж корней платана, она упала, и, видать, потревожила дерево. Тяжелый сук, надломленный недавнею бурей, но до той поры как-то державшийся, рухнул на упавшую. Успей женщина подняться, отделалась бы шишкою на голове. Но лежащей острый свежий слом пропорол яремную вену.
— Вот так раз, — Катя присвистнула. — Кабы с дороги не приметили.
— Да и что с того, коли найдут? — удивился Ан Анку. — Только след пули и ножа вынудит синих устраивать погоню. Поэтому тела тех я свалил подале от глаз. А эта нам не опасна, пусть лежит, не хоронить же ее.
— Отчего б и не вырыть ямки? — нахмурилась Параша. — Негоже как-то оставлять женщину вот эдак.
— Напрасные хлопоты, — нахмурился Ан Анку. — Земля выталкивает обратно тех, кто осквернял храмы.
— Куртки такие только бретонцы носят, — рассказывала Параша, с каждым часом все лучше понимавшая французскую речь. — Вышивки тут на долгие долгие зимние месяцы, иной раз на три либо четыре зимы. Потому каждый бретонец снашивает за всю жизнь только три куртки. Первую вышивает ему мать, вторую жена, а третью дочь. Муж да отец, понятное дело, в жизни одни, а вот у какой женщины шесть-семь сыновей, так уж ей работа! Чтоб красоту зря не трепать, в будни-то куртки носят мехом наружу, а вышивкой щеголяют только по праздникам!
Интересно бы знать, подумала невольно Нелли, какой такой праздник Ан Анку вдруг обнаружил для себя в разоренной церкви, посреди трупов синих солдат?
Теперь они шли только лесами, чаще даже без троп.
— Ход долог, зато путь короток, — пояснил Ан Анку. Они сидели у костра, на котором булькал ловко свернутый из березовой коры котелок. Такое Нелли видала и в странствиях по Алтаю: скажи кому, не поверят, но вода закипает раньше, чем прогорит береста. — Завтра выйдем к устью Куэнона, что делит землю меж Нормандией и Бретанью. Там славная гора Святого Михаила.
— Кто ты, Ан Анку? — Единственное, о чем Нелли теперь жалела, сидя на ворохе мягкой хвои, так о мужском костюме, страх как сейчас бы оказавшемся кстати.
— Я шуан, — бретонец бережно снял котелок с огня. Пряно запахло собранными Парашей незнакомыми травами.
— Кем ты был до революции? Ты не похож на крестьянина.
— Прежде я был контрабандист. Но больше мне не сновать меж скалами по ночам, найду себе после войны другое дело.
— Что так?
— Грешно обкрадывать маленького сироту короля. Уж за прежнее Бог простит как-нибудь, Бретань не Нормандия. Сама скоро увидишь, молодая дама де Роскоф. Земля наша скудна, мы живем от щедрот моря. Только близ Морле идет плодородная полоса, ну да это ты не хуже меня знаешь. Должна, по крайности, знать, даже если провела всю жизнь в Вавилоне.
— Занятно ты называешь Париж. Нет, я не парижанка. Разве не понял ты, что мы не француженки? Прасковия вон плохо знает по-французски.
— Темно ты загнула, прости. — Ан Анку подкинул валежника в костер. — У нас многие женщины и вовсе по-французски не знают, и то ничего.
— У нас другая корона, — догадалась Нелли. — Мы присягали не Людовику Семнадцатому, а Екатерине Второй. Французов ведь делает французами король.
— Да, с той поры, как отдали мы нашу милую красавицу Анну за французского короля, — теперь Ан Анку понимал собеседницу. — Но как ты оказалась под иною короной, коли носишь имя Роскоф? Сие местечко самый морской краешек нашей Бретани. Я понял так, что ты нашим Роскофам родня. Да и зачем бы тебе здесь быть иначе?
— Да, муж мой был Роскоф, его род из этих краев. Но мы повстречались с ним в дальних землях.
— Теперь ясно, молодая дама, прости за допрос. Скоро уж мы в Бретани. Сегодни уж достигнем первых наших тайниц, во всяком случае тех, что ведомы мне.
— Достигнем… чего?
— Не умею объяснить не по бретонски, скоро увидите сами.
И в ту ночь они не только увидели тайницу, но и заночевали в ней. Это оказалось упрятанное под огромным дубом подземное убежище, в коем нельзя было встать в полный рост, но в нем было тепло и сухо. Корни дерева исполинскими ребрами подпирали стены, а в углу обнаружились огниво, трут, немалый огарок свечи, кувшин для воды и кусок копченого сала, увернутый так, что никакой зверь не почуял бы запах.
— И много ль эдаких тайниц? — с заинтересованным одобреньем поинтересовалась Катя.
— Эта пустяшная. Под нашей Бретанью все леса испокон веку в ходах-переходах. Не одних врагов в них пересиживали, Бог даст, пересидим и нынешних супостатов.
Но что за дивное диво предстало перед взором подруг в розовых бликах прохладного рассвета! Лес оборвался песками, и не враз можно было догадаться, что сие не пески, но побережье в час отлива. Сама полоса морской воды, синяя поутру, но темней небес, стояла необычайно далеко. Белые пески, кое где поблескивающие прозрачными лужицами, уходили к самому-самому окоему. Морское дно отличалось от берега единственно тем, что на берегу росла кое-где жесткая трава, кою пощипывали черноголовые овцы. Но не это вырвало из груди Елены возглас восхищения. Посередь песков возвышалась пирамидальная гора, служившая подножием прекрасного замка. Нет, то был не замок! Не крепостные, но церковные стены тянулись к небу, и не счесть было паривших в облаках шпилей. Гора казалась застроена сплошь, снизу деревнею, сверху прилепленными друг к другу часовнями, церквами и соборами.
— Что сие, Ан Анку?
— Гора Святого Михаила. Монастырь.
Ах, вон оно что! А вить Филипп не раз поминал какой-то монастырь на морской горе. Воистину, одно дело слышать, а увидеть воочию вовсе даже другое.