Мысли Романа Кирилловича устремились в приятное русло. Вот угадать бы, каким будет оружие огнестрельное лет через тридцать… Ах, любопытно б дожить. А то четверть девятнадцатого столетья уж миновала, а мы, как дикие патагонцы: сыплем порох в ствол да пыжом забиваем, пулю следом суём, шомполом её, а то и молотком… А еще мелкого пороху на полку сыпать… Возня, возня… Времени зряшная, ненужная трата. Нет, мысль человеческую не остановить, особливо в искусстве смертном. Пистолет должен быть быстрым, быстрым в деле и в подготовке. И хорошо б, чтобы заряжался несколькими пулями. Да чтоб не враз все выстреливало, а можно было б перерывы делать меж выстрелами, вновь прицеливаться, но ствол да крючок одни… Ну, Сабуров, ты хватил! А отчего б нет? Сто лет назад Лепаж с его кремнем-зубом, ладно притертым винтом, показался б чудом. А станет выстрел скорым, много перемен за собою потянет… Наскучила линейная наша тактика… Гоняем по полю евклидовы фигуры, ровно дети малые. Строй держим, журавлиные шажки считаем, врага уж в лицо видим, а до команды терпи, не выстрели, кулаком погрозить — и то руки заняты… Вооруженного лучшим оружием стрелка надо сыпать на местность, как горох из горсти…
Вот это будет война так война.
Примчалась новая депеша. Что на сей раз?
Роман Кириллович присвистнул.
«Волнения в Московском полку. Более полутысячи идет к Сенату под командованием офицеров. Вооружены боевыми».
Началось, будь оно неладно! Срочно надобно на площадь! Прежде всего — вывести артиллерию. Ужо будет вам сейчас «пламенеющее море», Нероны-Наполеоны…
Уже на пороге Роман Кириллович с силою хлопнул себя ладонью по лбу. Круто развернулся, кинулся обратно в комнату, к рассортированным бумагам. Искомое обнаружилось не сразу. Бумажка лежала в самом низу, среди ненужного.
— Эвон оно как… Дурень, как же я сразу не дошел! Вот ведь, что у Буонапарте-то общего с Нероном.
Роман Кириллович снова зарылся в бумаги. Губя собственную работу, он, торопясь, отбрасывал ненужное куда попало — на стол, на пол… Только когда бумажный сугроб стал ему по колено, он остановился, сжимая в руке на сей раз не лист со стихотворными строчками, а аккуратную тетрадочку, заполненную искусной, но неуловимо нерусской в манере начертаний рукою. Всего лишь список адресов — без единой приписки. Адресов было не меньше дюжины, вместе они удивляли. И блистательный Невский, и плебейские Пески… Странное соседство!
Тетрадку Сабуров взял с собой, вирши бросил на пол вослед другим бумагам, явственно утратив к оным интерес, только что столь немалый.
— Эй, малый, куда это ты разогнался?
— Так сами изволили приказать только что — к Сенату.
— К Сенату? — Роман Кириллович, даже не запахнувшийся полстью, озадаченно нахмурился. — Нет, на кой черт он нужен! Давай в ближнюю пожарную часть. В первую Адмиралтейскую.
Барабанщики били поход, знамя салютовало. Николай Павлович с небольшою свитой вышел к построению главного караула.
Среди сопровождавших Императора был полковник Хвощинский. Вид его был не параден, ужасен: один из ударов Щепина пришелся по уху. Из-за этой раны, не самой опасной, сукно напиталось кровью, словно морская губка. След другого удара зиял на лбу. Дабы остановить кровь, полковник по дороге несколько раз умывался снегом, поэтому водяные потеки перемежались с кровавыми.
Но барабаны били звонко и празднично.
Уже распорядился Император, дабы генерал Апраксин выводил на площадь своих кавалергардов, но самое важное должно было произойти сейчас.
— Солдаты! Присягали ль вы? — выкрикнул Николай после отдания чести, когда смолкло троекратное «ура».
— Так точно, Ваше Величество! — прогремело на платформе.
— А кому вы присягали, солдаты?
— Вам, Ваше Величество!
— Вам — это кому? — упрямо, по-мальчишески нагнув лоб, допытывался Николай.
— Государю Императору Николаю Павловичу!
— Коли так, добро! Теперь время показать верность присяге. Готовы ли вы за меня умереть?
— Готовы!
— Да!
— Все умрем!
Эти выкрики звучали уже не хором, вразнобой: каждый говорил и решал за себя.
— Все как есть умрем, Ваше Величество!
— Умрем за вас!
— Добро! — Николай коротко кивнул. Обернулся к офицерам. — Я знаю вас. Знаю и не спрашиваю ни о чем. Но мы все же постараемся нынче не умереть, а победить. Удвоить наружные посты! Приказывайте батальону строиться.
Вновь забил барабан.
Никто и не приметил, как явился Милорадович. Между тем было, на что поглядеть — с того начиная, что вошел он пешим. Он не шел даже, а почти бежал, шпага его отлетала далеко и билась о левую ногу. Мундир графа был расстегнут, галстук скомкан и конец его свободно болтался на груди. Граф тяжело, с присвистом, дышал.
Дальше случилось и вовсе невозможное. Подбежав со спины к Императору, наблюдавшему построение солдат, Милорадович с силою вцепился в его локоть, разворачивая к себе лицом.
Вспыхнув было румянцем на нарушение этикета, Николай Павлович оборотился к губернатору. И тут же об этикете забыл.
Лицо Милорадовича было страшно. В подобных случаях говорят обыкновенно, что человек словно постарел на несколько лет. Но Милорадович не постарел — он продолжал стареть на глазах. Казалось, небывшие прежде морщины проступают на его челе, словно оставляет свои борозды незримый плуг. Казалось, под глазами набухают мешки и опадают щеки, казалось волоса, кои граф из франтовства подкрашивал, седеют прямо под каштановою краской.
— Дело худо, Государь, — заплетающимся языком проговорил он. — Мятежники выступили к Сенату.
Несколько времени молча смотрели оба в глаза друг другу. Всю бездну отчаянья человека, прозревшего слишком поздно, увидел молодой Император в глазах боевого генерала. Не было нужды ни о чем говорить — все казалось слишком ясным. Гвардейское обыкновение влиять на судьбы трона обернулось тем зазором, куда просочилась революция.
Меж тем рука Милорадовича разжалась, выпустив локоть Императора, тяжело упала, словно налитая свинцом.
— Я знаю, — спокойно сказал наконец Николай. — Я готовлюсь вести в бой тех, кто мне еще верен.
— Повремените немного. Повремените немного, Государь. — Милорадович стиснул зубы. Лицо его заходило ходуном, отражая какую-то страшную внутреннюю борьбу. Еще мгновение — и чудовищное старение остановилось. Больше того — генерал словно приказал себе молодеть вновь. Спина его распрямилась, молодецки расправились плечи. — Я выведу медных лбов… Простите, Ваше Величество, я возглавлю Конную гвардию! А главное — я сам поговорю с бунтовщиками. Не с этими мальчишками обер-офицерами, нет! Я буду говорить с солдатами. Солдаты знают меня. Они послушают.
— Да, генерал. — Задумчиво, словно время на раздумья действительно было, проговорил Император. — Солдаты вас знают, чтут и уважают. Если чьим-то словам они могут поверить сейчас, то вашим. Отправляйтесь с Богом! Но и мы подтянемся, нужды нет.