Внутри царил полумрак, лишь золотисто горели восковые свечки перед иконами, черными от старости и вовсе новыми, сверкающими яркой киноварью и лазурью, непотемневшим металлом окладов. Печь не топилась, и от дыхания с уст слетал легкий пар.
Только сейчас Нелли обратила вниманье, как смешно крестится Роскоф: в другую сторону и всею ладонью.
— Давненько я здесь не был, — улыбнулся отец Модест, вытаскивая из ящика свечу.
— Все не решаюсь Вас спросить, — негромко заметил Роскоф. — Вы вить ушли сюда много прежде изменений, что ввел патриарх Никон. Как могло получиться, что вы не с теми, кто зовется раскольники?
— Вопрос хорош, — усмехнулся отец Модест, затепливая свою свечку. — В двух словах не передать, какие шли тут дебаты. Коснусь сейчас самой сути. Едва ль в церкви западной могли бы проистечь такие беды из-за того, что затеял Никон. Различье уставов бывает в ней и большим. В самой сути перемены зла нету, но худо была она проведена. Мы наблюдали издали, и разум наш не был замутнен обидами. Быть может, настанет черный год, когда нам придется уйти в раскол. Но год сей не настал, ибо ереси мы тогда не нашли. Бывали на Руси времена и похуже, когда адское пламя ереси грозило опалить трон.
— Давно ли?
— Раньше Грозного.
Нелли слушала вполуха, следя, как прозрачные капельки воска твердеют, стекая, как танцует на своем стебельке крошечный огонек. Отчего такая радость охватывает душу, когда ставишь свечку?
— А я вить слышала тут уже от старухи одной про ту девочку, — шепнула Параша, слегка удержав Нелли и Катю в притворе, когда мужчины вышли.
— В которую Арина играла? — спросила Нелли.
— Ну. Случилось это, когда детьми были деды нынешних стариков.
«Больше сотни лет назад», — прикинула Нелли.
— Была она далеко в тайге, а зачем там оказалась, никто не помнит. Дуней звали девочку-то. Увидала она монголов — пришли, да остановились ночлегом на открытом берегу. Другая бы побежала лесом предупреждать своих, покуда они спят.
— Ночной тайгой можно и не добежать, — заметила Катя.
— Во всяком случае, Дуня-то иначе решила. Татарва леса не любит, вот и стали они так, чтобы все подступы издалека видать. Сами спят, а часовые стоят кругом. Дуняша-то и сообрази: под водою мимо них проплыть, так внутрь круга попадешь, где дозорных нету. С лесистого берега в воду нырнула, да подплыла к пустому. А монголы сидят пируют, спать не хотят. Радуются, что скоро Белую Крепость разграбят. Девочка затаилась за камнем, ждала, покуда они конину из котлов лопали да пьяное молоко хлебали. Долго ждала, а стоял ранний май, хотя реки здешние и летом холодные. Наконец монголы наелись да захрапели. Тогда Дуня из воды вылезла, да главного их царя ножиком своим заколола в самое сердце.
— Ай, молодец! — завистливо восхитилась Катя. — А уплыть-то успела?
— Успела. Татарва в приметы страх как верит, она знала. Решили они, что поход неудачен будет, коли так начался. Вот и повернули восвояси.
— Молодец! — согласилась и Нелли.
— Вот только не знали они тогда, Арина с Настасьей, маленьким это не любят рассказывать… — Параша помолчала. — Дуня через неделю умерла.
— Как умерла?
— Так и умерла. Застудилась насмерть. Так и не смогли ее выходить. …Напротив церкви тянулось длинное невысокое здание, стоявшее наособицу.
— Сия пустота — почетнейшее окружение здесь. Содержимое сей скорлупы должно быть уберегаемо от пожаров.
Уходящие под потолок ряды тисненых переплетов потрясли воображение Нелли и Роскофа, оставя, впрочем, вполне равнодушными Катю и Парашу.
— Какая вифлиофика! Да здесь тысячи волюмов! — Роскоф осекся, заметивши, что в зале есть люди. Молодой светловолосый монах стоял на верхних ступеньках лесенки, углубившись в раскрытую латинскую книгу так, что забыл сойти с нею за стол. За длинным же этим столом сидел высокий седобородый мужик в вязанной из грубой шерсти рубахе и меховом жилете.
— Княсь Андрей Львович! — радостно окликнул его отец Модест.
Мужик поднялся с радушною улыбкою, откладывая то, что читал: французской новостной листок.
— Прошлогодний, друг мой, за октябрь, — обернулся он к сделавшему стойку Роскофу. — Вести неотложные мы получаем голубиною почтой и иными путями, издания же регулярные добираются до сих пределов долго. Я наслышан уже о Вас и душевно рад знакомству.
Роскоф раскланялся.
— А сей отрок и есть Елена Сабурова, — князь положил руку на голову Нелли: рука была тяжелой, много тяжелей, чем, к примеру, рука Кириллы Иваныча. Но светлые глаза его под высокими бровями смотрели так цепко, словно и Нелли была новостным листком, который ему не слишком трудно было прочесть. — Обременительно, пожалуй, рисовать генеалогическое древо: для простоты я стану, коли ты не против, звать тебя племянницею.
— Благословите, отче, — снизошедший от латинских книг монах сложил ладони. — Едва ль Вы помните меня, когда Вы принимали сан, я был служкою.
— Отчего же не помню, — улыбнулся отец Модест, благословляя. — Единственно, не знаю теперешнего имени.
— Ныне я брат Сергий.
— А сие чей портрет? — перебила Нелли, оглядывавшая залу. Портрет, обративший на себя ее внимание, и вправду был примечателен. Виси он в храме, приняла бы за икону. Первое, Нелли никогда не видала, чтобы портреты писались не на холсте, а на подогнанных досках. И еще что-то в изображении пожилого бородатого мужчины напоминало икону. Быть может, то, что предметы — книги и чернильница рядом с ним на столе, на коий он опирался рукою, были странно выворочены, как не бывает в жизни. Одет мужчина был в темно-зеленый плащ, отороченный мехом, на груди его висело на крупной цепи какое-то украшение. Одеяние на потемневшей картине легче было разглядеть, чем лицо. Казалось, изображенный стоял в сумерках, так потемнели краски. Но, приглядевшись в этой темноте, можно было различить высокое чело, брови вразлет над светлыми глазами и вытянутый тонкий нос. На кого-то лицо это было похоже из знакомых.
— Больше других из нынешних похож на него княсь Андрей, — улыбнулся Нелли инок.
Теперь Нелли и сама видела сходство князя с портретом.
— Но кто он между тем?
— Ах да, откуда ж тебе знать, — брат Сергий рассмеялся. — Царевич Георгий.
— Сие, я понимаю, прижизненное изображение? — спросил Роскоф.
— Тем и ценно, не живописью же.
Филипп вглядывался с немалым интересом, меж тем как отец Модест и князь чуть отошли от других.
— С утра отправил я двоих допытчиков в Омск, но когда еще там будут, — хмурясь, негромко говорил отцу Модесту князь. — Боюсь, что прав ты в своих опасениях.
— Далеко же тянулась за беднягою сия рука.