— С чего ж они полезли, впервой-то за сто лет? — задумчиво произнес княсь Андрей, облокотившийся рядом о деревянные перилы. — Хочешь поглядеть в подзорное стекло, дитя?
Нелли от неожиданности только кивнула. Андрей Львович протянул ей трубу. Плоское восковое лицо тартарина, с чертами неподвижными, как у статуи, подпрыгнуло вдруг так близко, что Нелли едва не выронила тяжелую медяшку. Косая застежка синей одежды, войлочная шапка с хвостом, похожая на ойротскую. Глаза — будто прорезанные ножиком щели, в которые набилась грязь. Статуя из воска.
При седле с острой лукою у тартарина был шест, на который он прицепил длинную полоску алого шелка. Лоскут заметался в воздухе — туда-сюда.
— Чего размахался? — Нелли возвратила трубу. От стремительного отдаления картины нахлынула слабость и пошла кругом голова. Нелли подзнабливало немного, язык во рту сделался шершав. Ох, как охота пить. Не шутка перепрыгнуть через несколько столетий, да еще из огня в полымя.
— Команды передает, сейчас потянутся на приступ, — пояснил отец Модест. — Одно худо, княсь. Неубивающих-то среди мужчин сейчас вдвое больше, чем сто лет назад. Тогда сей баланс нас больше беспокоил. Разнежила нас мирная жизнь.
У Нелли все вертелось на пересохшем языке сказать, что Катя в тайге, но она сдерживалась. Ничем тут не поможешь, и нельзя перед боем отягчать мужчин лишнею тревогой.
— А чего ж мы просто так тут стоим? — спросила она вместо этого.
— Так делать покуда нечего, — засмеялся отец Модест, отрываясь от трубы, коей в свой черед завладел. Ее тут же перехватил Роскоф, которому, Нелли приметила, давно уж было невтерпеж.
— И со стен было видно, что, когда они ели человечину, ненасытные птицы-стервятники брезгуют клевать за ними с костей остатки плоти, — задумчиво проговорил он, жмуря невооруженный глаз. — Мог ли я думать, с неохотою одолевая страницы великого хрониста аглицкого Матфея Парижского…
Только Филипп и может так опростоволоситься. Нелли хихикнула втихаря: аглицкий хронист из Парижа!
— В каком изданьи? — поинтересовался отец Модест таким тоном, словно вел светскую беседу в столичной гостиной, а не стоял на свежем ветру над готовящейся к нападению ордой.
Решил, верно, не конфузить Роскофа его ошибкою, решила Нелли.
— Цюрихском одна тысяча шестьсот шестого году, — Роскоф все вглядывался. — Мог ли я помыслить тогда, что скушный урок обернется явью? Воистину непостижны уму ветры, что гонят по морю житейскому утлый челн судьбы!
— Бывают растенья, коим бури надобны для произрастания. Знал бы родитель Ваш, что в свое время всплывут с неохотою приобретенные знанья… А вить они всплывают, Филипп, не первую уж неделю всплывают… Однако ж медлят они выстроиться для приступа.
— Некого гнать на стены вперед себя по трусливой их манере, — недобро усмехнулся княсь Андрей. — Ойроты-то, чаю, рассыпались во все стороны. Надобно самим лезть, а неохота.
— Как это вперед себя? — заинтересовалась Нелли.
— Ордынцы никогда не любили идти на приступ сами. Гнали они вперед плененное населенье, понуждая драться. Человек слаб — в бою есть шанс выжить, отказ же от боя был смертью неминуемой. — Давши Нелли сие разъяснение, княсь Андрей повернулся к отцу Модесту. — Не то удивляет меня, отче, что впервой за столетие они напали. Мы вить живем подобно тем, кто селится близ Везувия. Странно другое — любят они пускаться в поход осенью, когда лошади в хорошем теле.
Нелли, соскучась, отошла к ближней башне. Высокий человек, сидевший на настиле, привлек ее взгляд. Собственно, и не сам он, но объемистая фляга, из крышечки коей он пил.
— Не вода ли в Вашей фляге, сударь? — спросила она, облизывая губы.
— Вода, — отвечал тот, не глядя на Нелли. Немолодой, годов сорока, показался он странен: худ, как Кощей, с бородою и спутавшимися из-за собственной длины волосами: ничем не собранные, доходили они едва не до пояса, словно он никогда не стриг их. Кроме того, Нелли думала доселе, что уж всех обитателей Крепости знает в лицо. Сего ж видела впервые, небось такого лешего не забудешь.
— Как славно, я умираю от жажды! — засмеялась она. — Не поделитесь ли со мною?
— Нет, — отвечал волосатый, угрюмо отводя взгляд.
Хорош политес! Нелли состроила оскорбленную мину, но поскольку волосатый на нее по-прежнему не смотрел (глядел он теперь на флягу, которую завинтил и повесил на бок…), демонстрация вышла напрасной. Оставалось только повернуться спиною и отойти, что Нелли и сделала.
— Нелли!! — Отец Модест махал ей рукою. — Немедля спускайся вниз да ступай к себе! Приступ начинается!
Пришлось вправду спуститься, рачительно выражая притом неудовольствие. Над каждою ступенькой Нелли раздумывала, прежде чем опустить ногу, и отец Модест наверху начал уж терять терпение.
— Дитя, я зряшно трачу время, за тобой надзирая! — воскликнул наконец он. — Будь же разумна, ступай к себе без понуждения. Попросил бы я тебя пойти в церковь молиться за защитников христианской твердыни, да не твоя вина, что молитве ты толком не обучена.
— Да уж ухожу, — буркнула Нелли, спускаясь чуть быстрее. Еще с родителями сей фокус был отшлифован. Коли вперед поупираться как следует, увидевши, что ты наконец поддаешься, человек с таким облегченьем вздохнет, что уж проверять не станет.
А стена вокруг Крепости велика, и в общей сумятице на нее вниманья не обратят. Ну еще из одного места прогонят, экое огорчение.
Прошед немного улицею вглубь, Нелли свернула в переулок. Вскоре она вновь оказалась у стены, только шагов за сотню от своих опекунов. Тут ее даже и прогонять не стали, Соломония с непонятным прозваньем Чага, девица годов шестнадцати, что подбрасывала дрова под булькающий черным варевом котел, напротив, велела принести из пристройки ковшей.
Ковши на длинных ручках, что Нелли приволокла охапкою, были темно-зелеными, словно мхом поросли, так окислилась старая медь.
— Ничего, не варенье варить, — недобро улыбнулась девушка. — Я чаю, дорогие гости не отравятся угощеньем. Спроси поди Аринушку, скоро ль подавать.
— Арина там? — обрадовалась Нелли, запрыгивая на лесенку.
— Нет, в горнице сидит, рушники крестиком вышивает, — Соломония сунула в котел длинную палку и принялась вращать ею, будто кипятила белье.
Сей ответ Нелли восприняла как положительный и не ошиблась. Княжна сидела наверху, налаживая странное оружье: было это нечто вроде наборного из рога лука на палке, палка же казалась длиною не менее трех локтей.
— Война-то у нас вперемешку, и старая, и новая, — Арина накручивала что-то наподобие ручки музыкального варганчика. Кабы Нелли не знала, что война пришла впервые за сто лет, она подумала бы, что для княжны привычна она не меньше, чем охота. — Арбалет сие называется. По мне, так лучше ружья. Церковный запрет был в доружейны времена — противу христиан его пользовать. А на неверных разрешалось. И поделом.