— Катька с Вами? — Нелли подпрыгнула.
— Нет, со мною Прасковия.
— Что?!
— Некогда, маленькая Нелли Сабурова, некогда! — отец Модест сунул в стремя ногу. — Очень о многом нам предстоит всем говорить, но не в пустынной местности в вечерний час.
— Мне многое темно, но Его Преподобие, несомненно, прав, — Роскоф подсадил Нелли.
Некоторое время путники молча ехали рысями.
— Отец Модест, ответьте хоть, отчего слуги Венедиктова не говорят по-нашему? Он вить давно тут живет.
— Утукки не могут понимать никакой человеческой речи. Ни русской, ни иного народа. Хозяин же их приказывает им энергиею мысли, и они чувствуют любое распоряжение вдесятеро лучше, чем рабы-человеки.
— Вы нарочно смеетесь надо мною? — Нелли начинала злиться не на шутку. — Что это еще за утукки такие?
— Да просто нежить, я думал, ты сама поняла. У нежити вить больше разновидностей, чем пород у собак.
— То есть это не люди?
— Не люди вовсе. Души у них нету. Думаю, я мог бы даже не бояться их убивать, но береженого Бог бережет, а положение обязывает.
— Это конь твоей подруги, его забыть трудно, — Роскоф кивнул на скаку на Роха. — А где ж она самое?
— Впереди. В Твери мы должны повстречаться.
— Это досадно, — отец Модест поморщился. — Я-то думал свернуть с дороги, как только нас догонит Парасковия. Следующий ход его будет хитрее, а мы тут затеяли поддавки.
— Но не можем же мы бросить Катьку!
— Ни ее, ни ларец мы не бросим, — меланхолически отвечал отец Модест. — Я просто досадую.
— Откуда Вы знаете про ларец? Уж никак не от Матрены.
— Посуди сама, разве б ты покинула город, не получив, чего хотела? Догадаться и тут не трудно. Скажешь, ларец не у ней?
— Нет, не у ней! — Нелли рассмеялась, перестав вдруг сердиться на священника. — Но драгоценности, драгоценности с нею!
На это рассмеялся и священник.
Дорогу совершенно развезло после бури. Грязь из-под копыт до колена обрызгивала ноги, липла к плащам.
— Откровенно говоря, я выпил бы горячего вина с пряностями или хотя бы русского напитка на меду, — признался Роскоф.
Возбуждение драки и радостное возбуждение встречи поутихли, и Нелли начала дрожать от леденящих прикосновений тяжелой мокрой одежды. Спутники ее тоже глядели не самым лучшим образом, особенно отец Модест, видно по дороге потерявший шляпу. Вода ручейками стекала с мокрой его головы по лицу и одежде.
— О столь изысканном напитке и не мечтайте, — отвечал он Роскофу. — Напиток же на меду называется сбитнем, и, Бог даст, им мы сумеем разжиться. И надеюсь, что скоро, потому что я вижу впереди деревню.
Деревня оказалась не почтовой, всего в несколько домов, однако казалось несомненным на таком важном тракте, что постой составляет одну из основных статей дохода ее жителей. Не прошло и четверти часу, как путешественники, устроивши лошадей, входили в длинную горницу, полностью отведенную хозяевами для нужд проезжих. Вдоль стен стояли лавки, служащие также постелями, а на столе, неслыханная роскошь, горела сальная свеча. Однако прислоняться к стенам не стоило из страха перед жирною сажей: печь была слажена по-черному. Но все же она топилась, и так жарко, что кинутый на лавку плащ Нелли тут же изошел сырым паром.
— Прошу у дамы прощения за вольность, — насмешливо поклонясь Нелли, отец Модест скинул камзол. Пальцы священника распустили короткую косу и принялись отжимать воду из прядей.
— Можете уж заодно снять и парик, — фыркнула Нелли. — Нето собьется, потом не расчешете.
— Снять что? — черные глаза священника превесело сверкнули.
— Парик, — удивилась Нелли.
— Воистину, мы живем в странный век. Ты вить видела, как я служу Литургию. Уж слишком большой невеждою надо быть, чтобы допустить, что я творю сие в парике.
— Но как же… — Нелли растерялась.
Отец Модест вытащил из кармана носовой платок и принялся неторопливо промакивать совершенно белые пряди волос.
— Вы — седой?
Вопрос явственно противуречил всяким представлениям о приличии.
— Признаюсь по чести, я немного нарочно уделяю сугубое внимание куафюре, — отец Модест улыбнулся. — Когда обстоятельства, как сейчас, вынуждают меня одеваться в гражданское платье, это легко сходит за парик. Молодой человек с седыми волосами — уж слишком оно западает в память. Сие не всегда входит в мои планы. Но ряса с париком — это нонсенс, тут уж мне, волей-неволей, не сбить с толку ни одного разумного человека. Экой стыд, маленькая Нелли! Неужто ты не знаешь, что мужчине не пристало покрывать в храме голову ничем, кроме разве митры, коей меня никто отнюдь не награждал.
— Многие мужчины ходят в церковь в париках, — заспорила для чего-то Нелли.
— Дорогое дитя, коли они так поступают, это их беда. Нынче время забвения канонов. Духовные стали как мирские, а мирские как свиньи.
Вовсе не об этом в действительности хотелось говорить Нелли с отцом Модестом, который все больше занимал ее мысли. Отчего он поседел? Где взаправду родился? Зачем поехал за нею вслед?
Стукнула дверь. В горницу вошел Роскоф, отлучавшийся на хозяйскую половину. В руках его дымилась глиняная корчага.
— Один бокал хорошего серебра у меня в суме, — Роскоф осторожно поставил сосуд на стол. — В крайнем случае будем пить вкруговую, все лучше, чем из деревянных плошек. Есть у меня и фляжка коньяку, его можно добавить в сей медовый кипяток. Также запасся я в Новгороде хорошим вяленым мясом, ибо те супы, что предлагают на здешних постоялых дворах, на мой французский вкус ужасны.
— Да Вы неоценимый товарищ в дороге, господин Росков.
— Сдается мне, что и Ваше Преподобие не шиты лыком, — отозвался Филипп, склоняясь над седельной сумою.
— Не лыком шиты, Филипп, — улыбнулась Нелли. — Мне думается, я должна рассказать тебе все как есть, а отец Модест должен поведать нам обоим, откуда все известно ему.
— На редкость ясное изложение мысли, маленькая Нелли, — священник кивнул с пресериозною миной. — Но для второй части твоего плана надобно дождаться обеих твоих подруг. До них сие также имеет касательство, поскольку только ты, с их помощью, можешь оказать мне важную услугу. Не думаю, что ты не захочешь этого сделать.
— Вам, отче, виднее, захочу я или нет, — Нелли приняла из рук Роскофа дымящийся стакан. Тяжелый старинный металл приятно грел пальцы, а первый глоток приторно-сладкого питья, противно отдающего спиртным, живительным теплом пробежал по жилам. — Вы, сдается, знаете слишком много, а я — слишком мало.
— Признаюсь, сударь, мне Вы также кажетесь человеком весьма сведущим, — задумчиво вглядываясь в лицо отца Модеста, молвил Роскоф, не уловивший сарказма Нелли.