Ибо человек, державший под уздцы ее лошадь, обладал необыкновенной внешностью. Это был высокий худощавый мужчина лет тридцати, с длинными густыми русыми волосами, расчесанными на пробор посередине, с небольшой, аккуратно подстриженной бородкой цвета спелой пшеницы. Он менее всего напоминал иудея или самарянина, хотя и был одет в обычный для жителей тех мест простой, подпоясанный веревкой холщовый хитон и сандалии. Волосы, сверху прямые, спадали на плечи вьющимися прядями, обрамляя чуть продолговатое лицо с тонким прямым носом. Но особенно удивительными в облике незнакомца были очень чистые и светлые глаза, смотрящие как будто издали и одновременно проникающие вглубь… Встретившись с ним взглядом, Клаудиа вдруг почувствовала, как внизу живота появилось уже позабытое ею томление, на мгновение ее охватил жар желания, который, впрочем, прошел так же быстро, как и возник.
— Мир тебе, — сказал незнакомец восхитительным глубоким голосом. Тепло в ее животе появилось вновь. Он говорил по-арамейски. — Я рад нашей встрече.
— Кто ты такой, чтобы говорить со мной? — едва сдерживая себя, вымолвила Клаудиа. — Знаешь ли ты, кто я?
— Это не имеет значения, — ответил он. — Важно лишь, что ты нуждаешься в помощи, как и то, что я могу тебе помочь.
— Чем ты можешь мне помочь? Ты лекарь? Священник?
— Нет, ни то, ни другое, но это тоже не имеет значения. Не тело, но душа твоя нуждается в исцелении. Сойди с коня, пойдем со мной. Мы только поговорим.
Клаудиа не понимала, что с ней происходит. Ей нужно было бы оттолкнуть этого наглеца, велеть солдатам наказать его и уж точно никуда с ним не ходить. Но, повинуясь каким-то не зависящим от ее воли силам, она сделала все в точности наоборот. Клаудиа спрыгнула с коня и, невзирая на протесты Иезавель, пошла с незнакомцем.
* * *
Гай Понтий Пилат был хорошим римлянином. И, как и положено хорошему римлянину, он не любил Иудею. Эта провинция постоянно доставляла Риму хлопоты. Если бы она доставляла столько же налогов, сколько хлопот, это было бы еще полбеды, но ведь и с налогами были сплошные проблемы. А бесконечные праздники, требующие внимания и повышенных мер безопасности, поскольку по местной традиции каждый из них проходил при огромном стечении народа? А власть первосвященника, с которой он вынужден был считаться? А повстанцы-зелоты? А жалобы по каждому поводу — как Пилату, так и на Пилата? Никому в этой стране нельзя доверять, как и понять ее народ — невозможно.
Взять хотя бы тот случай с водопроводом. Ведь в Ершалаиме нет воды, и это большая проблема. Точнее, вода есть, но только в Храме; ее получают там по тайному подземному водоводу, построенному по приказу первосвященника. Сразу после назначения префектом Пилат решил осчастливить местных жителей и построить водопровод для всех — как в Риме. Однако ему не удалось собрать достаточно денег, хотя речь шла об источнике Эль-Аррув, расположенном на расстоянии каких-то двухсот стадий от города. Тогда он решил использовать на это благое дело храмовую казну — зачем лежать золоту без дела? И что в результате? Волнения в народе, протесты, жалобы на Пилата имперскому легату Сирии Луцию Вителлию… Даже до Рима добрались со своими жалобами! Гнусная, мелочная страна.
Но служба есть служба, и несколько раз в год по случаю праздников или по особо важным делам римский префект все же показывался в Ершалаиме. Нередко он приводил с собой несколько отрядов конницы, чтобы напомнить местным жителям, кто оберегает их имущество и покой и кому они должны платить за это звонкой монетой налоговых сборов. Кроме того, важно было не допустить волнений, которые всегда могли возникнуть при таком скоплении народа, какое бывало во время праздников, и при наличии таких заклятых «друзей» Рима, как левиты — местные властители душ из Ершалаимского Храма. В этот раз праздник был самый что ни на есть важный — Пасха. Народ Моисея, все, кто только мог двигаться, стекался в Ершалаим, чтобы принести жертвы Богу Израиля, как требовали предписания их пророков. Пилат прибыл в столицу Иудеи за несколько дней до Пасхи и обосновался в бывшем дворце царя Ирода Великого. Это был не его выбор, а предшественника — Валерия Грата, который в бытность префектом имел привычку активно вмешиваться в дела вверенной ему провинции и не без умысла, дабы подчеркнуть величие Рима, разместил свою резиденцию во дворце иудейских царей. За одиннадцать лет своего правления Грат сменил одного за другим пятерых иудейских первосвященников, и нынешний — Иосиф бар Каифа — был назначен именно Гратом. Пилат же предпочитал дипломатии военную силу, мало смыслил в хитросплетениях местной политики и старался держать людей из Храма на расстоянии.
Здесь же, во дворце Ирода, Пилат вершил суд. Эта обязанность была наиболее тяжкой из всех, которые выпадали на долю префекта. Путаница с законами — римскими и местными; претензии буквально каждого из подозреваемых, истцов и ответчиков на исключительность; ложь и обман на каждом шагу… Впрочем, обычно префект не утруждал себя детальным разбором дел. Если речь шла о смертном приговоре, то какая, в конце концов, разница — одним иудеем больше, одним меньше, а если решался имущественный спор, то кто-то из них все равно оставался недоволен. Он вообще предпочитал, чтобы наибольшее количество дел рассматривал синедрион и решения принимались по местным обычаям и законам. Однако бывали и исключения.
Утро дня, предшествующего Пасхе, Пилат встретил в своих покоях, где смышленый секретарь по имени Марк, выписанный в свое время из Рима специально для таких целей, докладывал ему о делах, которые предстояло разобрать самому префекту. Одно из дел, переданное в руки римской власти по настоятельной просьбе первосвященника Каифы, было крайне странным. Малый синедрион признал виновным и приговорил к смерти некоего Иешуа из Назарета Галилейского, который, как утверждалось в обвинении, смущал умы иудеев в Ершалаиме и его окрестностях крамольными речами, призывал разрушить Храм, называл себя Сыном Бога и царем иудейским. Каифа просил префекта только об одном — утвердить смертный приговор.
Пилат был удивлен безмерно. Дела такого рода решались исключительно синедрионом и обычно не требовали согласия римской власти. Ему, наместнику императора Тиберия, было по большому счету совершенно безразлично, что именно и кому говорил какой-то бродяга по поводу иудейских книг и законов. Однако Пилату не хотелось вступать в конфликт с Каифой накануне праздника, и он приказал доставить арестованного в зал суда. Сам же занялся значительно более важным делом — отправился в великолепный дворцовый сад, где его уже ждал начальник тайной полиции Иудеи Афраний. Прежде всего следовало выслушать, и желательно без свидетелей, его доклад о ситуации в Ершалаиме. Лишь спустя час Гай Понтий Пилат, одетый, как и положено всаднику, в белую римскую тогу с пурпурной каймой, занял свое кресло в зале суда и впервые увидел Иешуа. Был четырнадцатый день месяца нисана 780 года от основания Рима.
* * *
— Тело есть лишь оболочка для души, которая приходит в него по велению Всевышнего Творца, — так начал свою странную речь незнакомец, когда он и Клаудиа отошли в сторону и присели на разбросанные у подножия горы камни. — Если душа человека находится в гармонии с нашим земным миром и с Богом, то и тело будет крепким и здоровым. Наши мысли, желания, чувства, порывы души — они так же материальны, как этот камень. — Он взял в руки небольшой, отполированный ветром кусочек скалы и показал его Клаудии. — Злоба, зависть, отсутствие любви, но более всего неутоленные страсти и желания — вот истинные причины болезней. Иногда ребенок, которому не хватает внимания матери, сам вызывает болезнь, чтобы хоть таким способом получить ее ласку и заботу… И он даже может умереть, если не добьется желаемого. Твоя кожа истосковалась по нежным ласковым рукам и так долго, так страстно жаждет этой ласки, что покрылась ужасной уродливой коростой… В этом истинная причина твоего недуга, и Мертвое море тут не поможет.