Не очень надежная страховка — Борглум бы не одобрил ее у себя на площадке, но все же лучше, чем ничего.
Паха Сапа замечает горизонтальный трос (почти наверняка это защита от ветра), который соединяет перильные тросы футах в тридцати вверху и висит над прогулочной дорожкой, он видит еще несколько таких стальных тросов и крепежей на длинном крутом подъеме к башне, но он знает, что ему потребуется всего несколько секунд, чтобы развязать два скользящих узла, переместить веревку за препятствие и завязать прусики снова. Это не составит труда.
Паха Сапа начинает быстрый подъем по круто уходящему вверх тросу, держась правой рукой за веревку, время от времени натягивая ее, чтобы сохранять равновесие, когда с юга по нему ударяет сильный порыв ветра.
Через две минуты он добирается до высоты башенных арок, а со слов Большого Билла он знает, что они находятся в ста семнадцати футах над проезжей частью (два центральных троса подходят к башне в пространстве между арками), останавливается, чтобы перевести дыхание и оглядеться, но не забывает при этом затянуть прусик потуже.
Чувство незащищенности здесь сильнее, чем на его привычной работе, когда он висит в двухстах футах над долиной на искалеченных Шести Пращурах. Там близость скалы дает ощущение, пусть и ложное, что ты можешь за что-то ухватиться. А здесь только трос диаметром 15 ¾ дюйма под его скользкими подошвами (а трос хотя и натянут, но вроде чуть-чуть раскачивается) и тоненький перильный провод, который определенно колеблется под напором ветра и натягом его веревки. Он знает, что от вершины башни до уровня воды чуть больше двухсот семидесяти шести футов, но тот, кто сорвется с одного из этих центральных тросов, до реки не долетит — разобьется о прогулочную дорожку, а скорее всего, при падении с правого троса, — о железнодорожные пути далеко внизу. Если он оттолкнется изо всех сил и пролетит над или под перильным тросом, почти невидимым снизу, справа от него, то, вероятно, сможет попасть на автомобильную дорогу внизу.
Он разворачивается и смотрит на Манхэттен.
Город выглядит величественно в свете раннего утра, десятки новых высоких зданий отливают белизной, желтоватым или золотистым цветом. Свет улавливается тысячами окон. Он видит бессчетное число черных автомобилей, которые двигаются по дорогам и улицам у реки, многие выстраиваются, чтобы попасть на Бруклинский мост, и все они с этой высоты похожи на черных жуков.
Внизу, приблизительно в том месте, где он запрыгнул на трос, собралась группка прохожих, и он видит белые овалы их поднятых лиц. Паха Сапа надеется, что не делает ничего противозаконного — да и почему это должно быть противозаконным? — и помнит, что Матт и Джефф, мостовые рабочие, сказали ему, что именно так он может найти мистера Фаррингтона на башне. Конечно, нельзя исключать, что Матт и Джефф просто решили подшутить над заезжим «вождем» и деревенщиной.
Паха Сапа пожимает плечами, разворачивается и продолжает восхождение. Хотя он и привык работать на высоте, но тут обнаруживает, что лучше ему смотреть туда, где резко уходящий вверх трос входит в черное отверстие у карниза башни футах в ста пятидесяти над ним. Ветер, задувающий против течения Ист-ривер с юга, набрал силу, и Паха Сапе приходится на мгновение отпустить веревку, чтобы пониже и поплотнее натянуть на голову матерчатую шапочку. Он не собирается отдавать реке двухдолларовую вещицу или ронять ее под колеса машин, мчащихся в Нью-Йорк.
У вершины, с приближением громадной каменной стены и верхних обводов двух готических арок, чувство незащищенности усиливается. Он обнаруживает, что для сохранения равновесия, делая шаги, надо ставить ноги по одной линии. Здесь самый крутой угол подъема. Видя, насколько малы отверстия под тросы, он спрашивает себя, можно ли вообще забраться с троса на вершину башни. Он видит нависающий карниз, простирающийся футов на шесть за отверстия, в которые входит трос, но его высота футов семь и на нем нет стальных скоб или чего-то, за что можно было бы ухватиться. Паха Сапе придется отвязаться от свободно двигающегося здесь перильного тросика и запрыгнуть на нависающий карниз в надежде, что он сможет найти там, за что можно бы ухватиться, или за счет трения удержаться и не рухнуть вниз. И если — когда — он все же свалится с карниза, то вероятность того, что он попадет на большой трос и удержится на нескольких дюймах его скользкой округлой поверхности, невелика.
Но когда он добирается до громадной стены из гигантских каменных блоков и нависающих карнизов, то видит, что если встать на четвереньки, то можно заползти в квадратный ход, через который пропущены главный и более мелкие тросы.
Внутри, в относительной темноте справа он видит старую деревянную лестницу, а сверху сюда проникают солнечные лучи. Он сворачивает свою веревку бухтой и набрасывает ее на плечо.
Паха Сапа поднимается по лестнице через отверстие вверху на вершину Нью-Йоркской башни Бруклинского моста.
Здесь ветер еще сильнее, он вздувает полы его нелепого пиджака и по-прежнему пытается похитить его шапку, но на этом плоском, широком пространстве у ветра нет шансов. Паха Сапа пытается вспомнить магические числа, которые называл ему Большой Билл, рассказывая о вершинах башен: сто тридцать шесть футов в ширину на пятьдесят три фута в длину? Что-то вроде этого. Это пространство, составленное из отдельных каменных блоков, по площади явно больше того, что нужно очистить взрывами и камнетесными работами для головы Тедди Рузвельта в самой узкой части перемычки к югу от каньона, в котором мистер Борглум хочет создать Зал славы.
Паха Сапа свободно ходит туда-сюда по вершине. Здесь нет бригады рабочих, нет и никакого девяностотрехлетнего Э. Ф. Фаррингтона; значит, эти клоуны все же разыграли его. На самом деле он, конечно, и не ожидал встретить здесь старика, но думал, что тут может работать его сын или внук.
Он подходит к восточному краю и оглядывается. Основные тросы и их несущие так круто падают вниз, что у него щемит мошонку. Машины на дороге в ста шестидесяти футах внизу кажутся совсем мелкими, а шорох их шин по дороге — чем-то далеким-далеким. По прикидкам Паха Сапы, до Бруклинской башни около трети мили, но выглядит она поразительно. На ее вершине полощется американский флаг, и Паха Сапа видит на ней маленькие человеческие фигурки… а что, если Фаррингтон работает именно там… нет, забудь об этом. У него нет ни малейшего желания попытаться спуститься по одному из четырех продолжающихся тросов, а потом снова подниматься, будь там хоть трижды цепная линия.
Когда смотришь с южного края башни, то кажется, что до воды гораздо больше, чем двести семьдесят шесть футов, он видит паромы, спешащие в обе стороны, реку, наполненную судами, пароходы побольше двигаются или стоят на якоре в заливе чуть дальше. Статуя Свободы на острове поднимает ввысь свой факел.
Он смотрит на запад. Недавно законченный Эмпайр-стейт-билдинг возвышается над другими высокими зданиями, как секвойя над соснами. Паха Сапа чувствует, как у него вдруг перехватывает горло от красоты этого здания, этих башен… и от гордыни того народа, который соорудил все это и привел в движение. (Восемь недель спустя он еще раз увидит Эмпайр-стейт-билдинг, когда вместе с тридцатью другими рабочими и мистером Борглумом поедет в кинотеатр «Элкс» в Рэпид-Сити посмотреть фильм «Кинг-Конг». Борглум уже успеет посмотреть эту картину, которая так его вдохновит («Вот это приключение так приключение! — отзовется он о ней. — Картина для настоящих мужчин!»), что поведет колонну старых пикапов и купе с Паха Сапой на мотоцикле Роберта (и с Редом Андерсоном в коляске), чтобы еще раз увидеть ее. Мистер Борглум войдет в кинотеатр, не заплатив ни цента, потому что великий скульптор считает, что такие мелочи, как плата за билет в кинотеатр, на него не распространяются, но Паха Сапа и другие рабочие, которые под давлением босса должны посмотреть фильм, выложат немыслимую сумму — по двадцать пять центов каждый. Паха Сапа не жалеет потраченных денег, он смотрит на виды Нью-Йорка в конце фильма и вспоминает минуты, проведенные им на западной башне Бруклинского моста.)