– Тогда слушай, две недели у меня между битвами есть. За эти две недели напишешь мою парсуну. И смотри, чтобы не хуже, чем у воеводы, была. Чтобы видели меня на парсуне, какой я есть, и не придумывали ничего от себя. Сам знаешь, понравится, награжу по-царски. Не понравится, не бойся, голову рубить не буду, но милости моей не жди. Говори теперь, что нужно тебе для парсуны.
– Нужно мне, государь, чтобы подготовили хорошую основу для парсуны, один я просто не успею, краски мне нужны хорошие, и потом, прости, государь, но привык я так: когда рисую, сидит собака моя гончая у колена, вот истинный крест, не так начинаю что-то делать, рычит.
По залу пронесся смешок, охотниками были все и не видели в этом ничего особенного.
Царь улыбнулся:
– Дозволяю и собаку, но чтобы ее перед этим святой водой обрызгали и молитву над ней прочитали.
– Великий царь, ежели завтра уже будут доски готовы для парсуны, холстиной левкасной обклеенные, то послезавтра, помолясь, и начну, явлюсь, когда скажешь.
– Вот и ладно, будет что еще сказать, Сергий Аникитович?
– Так вот, государь, есть просьбишка малая. Не серчай на слуг твоих, что долго меня искали, никого не предупредил сегодня, что в приказе буду, вот и найти меня не могли.
Царь с новым интересом окинул меня взглядом:
– Ты, Щепотнев, меня с каждым днем удивляешь. Который раз заставляешь боярам в пример ставить. Иди, живы будут твои дьяки.
Когда я вышел из зала, ко мне подошел старший дьяк и сказал:
– Сергий Аникитович, для тебя все, что хочешь, сделаю. Что нужно будет, приходи в любое время дня и ночи. Такую грозу от нас отвел.
Когда приехал в усадьбу, мой первый приказ был:
– Немедленно найдите мне Айку.
По усадьбе у нас болталась гончая, с которой я хотел поохотиться, но дел было столько, что об охоте вспоминалось в последнюю очередь.
Гончую практически сразу разыскали и привели ко мне.
Ну что же, начинаем операцию «антимышьяк и антиртуть».
Я быстро выбрал несколько человек, которым ничего не говорил о содержимом тарелок с пищей. В течение двух дней бедная Айка должна была понять, что за сование носа в тарелку, где находятся мышьяк и ртуть, она получит колотушку, а вот если там ничего такого не будет, сможет съесть это с большим удовольствием. Тарелки с ядом были помечены сверху большими крестами. И уже через час учеба началась. На следующий день к вечеру при приближении тарелки с мышьяком или ртутью моя бедная собака забивалась под лавку. При этом приносящие тарелки все время менялись, чтобы собака поняла, что именно запах пищи является причиной всыпаемых ей колотушек. Конечно, рефлекс был крайне нестойкий и нуждался в длительном закреплении, но мне в настоящее время надо было провести две недели в царском дворце и уйти оттуда живым. Я надеялся, что цикуту смогу узнать по вкусу, ну а от всех ядов не спасешься. Но по крайней мере два яда мой живой анализатор узнает.
На следующее утро я был во дворце.
Основа для картины оказалась уже готова, иконописные мастера постарались. Мне только осталось установить ее в хорошо освещенном месте и подумать, как усадить царя так, чтобы он выигрышно смотрелся.
Моя собака, ошалевшая от шума и гама, на самом деле не отходила от моего колена. Вскоре вышел сам Иоанн Васильевич, я попросил его сесть так, чтобы свет падал лучшим образом, и работа началась. К царю все время подходили с вопросами, пока наконец это ему не надоело. Он цыкнул на всех так, что ни одного человека, кроме охраны, не осталось. Но сидеть молча ему было скучно, и царь начал интересоваться моей жизнью. Наконец-то пришел мой час. Без всяких челобитных я излагал ему свои замыслы. Иоанн Васильевич задумчиво кивал и наконец изрек:
– Во многом дело говоришь, хотя и глупостей много. Но будет тебе мое царское соизволение.
Прошло два часа. Царь отдал приказ принести перекусить. Ему на серебряном блюде принесли что-то запеченное, ну а мне по-простому, на глиняном, примерно такой же пирог. При виде этого пирога моя собака забилась под лавку, на которой я сидел, и заскулила. Подозрительный царь сразу встрепенулся.
– Что с твоей собакой, Щепотнев, никак ты больную шавку к царю привел?
Я собрался с духом и, почувствовав, что могу сейчас потерять голову, ответил:
– Нет, великий государь, собака моя натаскана яды чуять. Похоже, отрава в моей тарелке лежит.
– Ну-ка, ну-ка, – сразу сообразил Иоанн Васильевич. – А в моей тарелке яда, значит, нет?
– Так давайте с вашей тарелки кусок собаке-то кинем.
И моя Айка на лету проглотила кусок, который кинул ей царь со своей тарелки.
А потом снова забилась под лавку, когда ей был предложен кусок моего пирога.
Иоанн Васильевич был страшен:
– В моем дворце моего рисовальщика отравить хотели! Стража, быстро всех, кто еду приносил, взять!
Через несколько минут прибежал начальник охраны и пал в ноги царю:
– Не вели казнить, утек, подлец!
– Кто утек? Кто?!
– Так повар, Санька Векшин, утек.
– Сыскать и на дыбу, пусть выложит, кто виноват! А тебе, Щепотнев, прощаю твою затею. Жизнь она твою спасла, а может, и мою.
После этого события портрет что-то стал плохо получаться. Иоанн Васильевич был задумчив, больше молчал, вздыхал и пару раз как бы про себя шепнул:
– Не иначе Бомелькины козни!
Потом резко встал и, сказав, что на сегодня все, вышел из комнаты. Мне ничего не оставалось делать, как собрать краски, кисти, закрыть портрет холстиной и дать наказ охране караулить – чтобы никто, кроме царя, к картине не подходил.
Домой я ехал в том настроении, в каком находился известный бурсак из повести Гоголя: одну ночь отстоял, что принесет следующая?
Но в устной форме соизволение на устроение больницы было дано, и я отдал приказ о наборе нескольких молодых парней и девушек в мою школу лекарей. И вообще, сидел и думал, что давно пора образовать вокруг себя круг если не единомышленников, что вряд ли получится, то хотя бы людей, которые понимают, чего я от них хочу. После визита во дворец у меня дрожали поджилки, поэтому в обед я с удовольствием употребил грамм сто пятьдесят водки своей перегонки, которая отличалась от кабацкой, как небо от земли. В голове зашумело. Я лег и провалился в тревожный сон.
На следующий день утром я вновь сидел в царском дворце около начатой парсуны и ждал царя. Иоанн Васильевич запаздывал. Пришел он поздновато, посмотрел на собаку, съежившуюся у моих ног, и сказал:
– Можешь больше свою собаку сюда не таскать. Понял я все, слушай, сын окольничего, твой отец не дурак был, сразу мою сторону взял. Поэтому и не суетился, и волю мою исполнял. Ты, я смотрю, ум от него взял. Хотя что там про Хворостинина говорят – это все разговоры. Бог тебе много талантов дал, мне такие люди нужны, для меня полезны. Теперь все здесь знают, что тронуть тебя – все равно что меня. Так что можешь без опаски приходить. Завтра будет тебе грамота на больничку твою и мануфактуру. Давай приступай к делу.