Саша исподлобья взглянул на отца. Я подумала, что он сейчас скажет какую-нибудь грубость, но он молча встал, взял магнитофон, стопку кассет и ушел. Через полминуты из кухни послышалась музыка.

– Ты кушать-то будешь? – крикнула тетя Наташа, но ответа не дождалась.

– А говорил, музыки нормальной нет, – укоризненно заметил папа, принимаясь накладывать себе салаты.

– Иди, Гелечка, на кухню, пообщайся с Сашенькой, – сказала мама. – Мы пока посидим, поболтаем о своих взрослых делах, а вы потом перекусите…

Я покорно выскользнула из-за стола и направилась туда, куда меня и так тянуло, как магнитом. Свет на кухне был выключен, только под столом на магнитофоне горели два огонька – зеленый и красный. Звездно-лунное небо сияло во все окно. Саша сидел на полу, опираясь спиной о стену и поставив локти на колени. Он повернул ко мне голову, и глаза блеснули в полутьме.

– Чего, тебя тоже достали? – негромко спросил Саша.

Я тихонько села на пол рядом с ним:

– Кто это поет?

– Неужели не знаешь? – презрительно протянул Саша. – Это Бутусов.

– Кто?

– Ты что, «Наутилуса» никогда не слышала?

– Слышала, – кротко ответила я, будучи не в силах оторвать взгляд от Сашиных удлиненных глаз, волшебным образом собирающих и генерирующих лунный свет. – А чего они поют?

– Ну послушай, – милостиво сказал Саша. – Вот красивая песня, моя любимая.

Он отмотал пленку, нажал на <<плей». Немного пошуршало, и заиграла музыка. Очень Сашина. Абсолютно недетская. Непохожие темы нанизывались одна на другую то в мажоре, то в миноре, создавая парадоксальное и необыкновенно красивое звуковое пространство… Затем раздался голос – глуховатый, временами металлический, временами переходящий на шепот. Он речитативом рассказывал малопонятную, но именно поэтому чарующую легенду о Князе Тишины, волшебном существе, в образе которого переплелись лунный свет, музыка и смерть. Я слушала песню, на глаза наворачивались слезы, в горле стоял ком, и мне казалось, что Князь Тишины – это Саша.

А потом в кухне зажгли свет. Я зажмурилась от неожиданности, и мне почудилось, что за Сашиной спиной маячит синеватая тень, причем у меня возникло ощущение, что я имею к ее появлению самое непосредственное отношение. Синий призрак издевательски помахал мне рукой, повернулся и начал удаляться в сторону окна. «Стой!» – мысленно крикнула я зачем-то. Не обратив внимания на мой зов, синий прошел сквозь стекло и вскоре затерялся в темном небе.

Мы уже возвращались домой, когда мама обернулась ко мне и хитрым голосом сказала:

– Сашка-то на тебя весь вечер косился.

– Не косился! – пылко возразила я. – С чего ему на меня коситься?

– Может, понравилась, – тем же противным тоном сказал папа. – А что, девушка ты у нас вполне привлекательная…

Я фыркнула и ушла вперед, изображая возмущение. На самом деле я ужасно смутилась: родители грубо и бесцеремонно влезли туда, о чем я думала всю дорогу, а им и заикаться не следовало бы. А где-то на дне затаилась радость: «Неужели и вправду на меня смотрел?!» – и там же тревога: «Вдруг я ему не понравилась?» Действительно, куда мне рядом с ним? Ведь он так фантастически красив, а я… Как ему удалось так преобразиться за какой-то год?

«Похоже, я влюбилась, – поставила я себе диагноз. – Вот так, безо всякой подготовки, стихийно и непонятно зачем. И что мне с этим дальше делать?» Что делать, я понятия не имела, а хотела только одного: увидеть его снова, видеть его как можно чаще, прийти к нему в гости и никогда не уходить. Любоваться им вечно.

ГЛАВА 3 Первый урок демиургии

В основу превращения вещества положены пять принципов: творец, душа, материя, время, пространство.

Абу-Бакр ибн Захария ар-Рази

В четверг, полседьмого, опаздывая буквально секунд на пятнадцать, я с трепетом ступила на давно знакомое, но одновременно как бы и ставшее новым крыльцо мастерской реальности. На улице было уже темно, за стеклами горел свет, двигались расплывчатые силуэты – или это у меня от волнения выступили слезы на глазах? Я проскользнула внутрь и принялась слегка дрожащими руками освобождаться от шарфа и куртки. За стеклянной дверью, отделяющей гардероб от мастерской, было неестественно тихо – напряженное молчание, как неловкая пауза в разговоре. Вдруг кто-то произнес нежным мелодичным голосом, манерно растягивая слова:

– Полупрозрачные алые лица, как клубничная карамель, повисшие в кубах льда, подсвеченные изнутри голубоватым светом…

Смутно знакомый, очень самоуверенный девчоночий голос тут же возразил:

– Ну, допустим, эти посмертные маски по-своему красивы. Но в чем тут творчество? Оригинальная выдумка, пол-литра крови, покойник и морозильная установка. Всей работы на полчаса. Антонина Николаевна, извините, но я хочу разобраться…

Ничего не понимая, я тихонько подкралась к двери и прислушалась. Из мастерской доносилось бормотание, которое легко перекрыл резкий голос Антонины:

– Типичнейший обывательский подход: если мне что-то непонятно, значит, в этом виноват художник… а его творение – полное дерьмо, недостойное моего внимания…

Через захватанное стекло двери я заглянула внутрь. Вокруг верстака сидели какие-то ребята и смотрели на Антонину, которая в своей обычной манере расхаживала по мастерской, жестикулировала и философствовала. Это дело она издавна любила: загрузить учеников всякими абстрактными категориями до такой степени, чтобы они напрочь утратили ощущение реальности бытия, а на закуску обозвать всех присутствующих тупыми необразованными идиотами, не способными понять элементарных вещей. Впрочем, слушать философствования было не обязательно, оценок за это не ставили. «Ну вот, – огорчилась я. – Я-то думала. А тут то же самое. „Знаете ли вы, что такое Вселенский Хаос? Человеческому разуму этого не постичь, но я вам сейчас объясню за десять минут на пальцах…"»

– …А замороженная кровь несет в себе определенную энергетику спящей жизни, что в сочетании с посмертной маской… И кто это к нам крадется?

– Добрый вечер, – робко сказала я, приоткрыв дверь. – Антонина Николаевна, не ругайтесь, я всего секунд на пятнадцать…

– Ладно уж, – смилостивилась Антонина. – Проходи, я тебя представлю. Дети, это Ангелина Щербакова – талантливый мастер реальности и, надеюсь, будущий демиург.

Я внимательнее посмотрела на «детей». Их было всего трое. Две незнакомые девчонки года на два-три постарше меня и – ой, кого я вижу! – Иван.

– О Господи, еще один реалист. Счастье-то какое нам привалило, – фыркнула одна из девушек: худощавая, с темно-каштановыми волосами до плеч и длинной мелированной челкой а-ля Земфира. Глаза у нее были карие, блестящие, немигающие, тонкий нос с горбинкой, красивые артистические руки. По ее презрительной интонации, с которой она говорила о реалистах, и темно-синему джемперу крупной вязки я безошибочно опознала иллюзионистку.