– Честолюбивый замысел, – отозвался Кевин, – но если Верховный король Британии и в самом деле поклянется Авалону…

– Так задумывалось еще до его рождения.

– Мальчик воспитан как христианин, – медленно проговорил Талиесин. – Принесет ли он такую клятву?

– Что стоит болтовня о Богах в глазах мальчика в сравнении с легендарным мечом, за которым пойдет его народ, и славой великих деяний? – пожала плечами Вивиана. – Что бы из этого ни вышло, мы зашли слишком далеко, чтобы отступить теперь, мы все связаны долгом. Через три дня народится новая луна, и в этот благоприятный час он получит меч.

Прибавить к этому было нечего. Моргейна молча слушала – смятенная, взволнованная до глубины души. Кажется, она слишком долго пробыла на Авалоне, слишком долго пряталась среди жриц, сосредоточив мысли на святынях и тайной мудрости. Она успела позабыть о существовании внешнего мира. Почему-то она так до конца и не осознала, что Утер Пендрагон, муж ее матери, – Верховный король всей Британии и брат ее в один прекрасный день унаследует этот титул. «Даже, – подумала она с оттенком новообретенного цинизма, – при том, что рождение его запятнано тенью сомнения». Чего доброго, соперничающие владетели только порадуются претенденту, который не принадлежит ни к одной из их партий и клик, сыну Пендрагона, пригожему и скромному, что послужит символом, вокруг которого объединятся они все. Кроме того, его уже признали и Племена, и пикты, и Авалон… Моргейна вздрогнула, вспомнив, какую роль в этом сыграла. В душе ее вновь вспыхнул гнев, так что, когда Талиесин и Кевин встали, собираясь уходить, девушка словно заново пережила тот миг, когда, десять дней назад, еще во власти пережитого, она изнывала от нетерпения излить на Вивиану всю свою ярость.

Арфа Кевина в богато украшенном футляре отличалась крайней громоздкостью, тем более что размерами превосходила любую другую, так что, взгромоздив на себя эту ношу, арфист выглядел на диво неуклюже: одну ногу он подволакивал, а колено и вовсе не сгибалось. «До чего безобразен, – подумала девушка, – урод, одно слово, но когда играет – ни у кого и мысли подобной не возникнет. В этом человеке заключено больше, чем ведомо любому из нас». И тут Моргейне вспомнились слова Талиесина, и она поняла, что видит перед собою следующего Мерлина Британии, – при том, что Вивиана назвала ее следующей Владычицей Озера. Это известие оставило ее равнодушной, хотя, объяви о том Вивиана до того рокового путешествия, что переменило жизнь Моргейны, она преисполнилась бы восторга и гордости. А теперь его омрачало то, что произошло с нею.

«С братом, с моим братом. Когда мы были жрец и жрица, Бог и Богиня, соединенные властью обряда, это значения не имело. Но утром, когда мы, проснувшись, были вместе как мужчина и женщина… это случилось по-настоящему, и это – грех…»

Вивиана стояла в дверях, глядя вслед уходящим.

– Для человека с такими увечьями двигается он очень даже неплохо. Большая удача для мира, что он выжил и не стал уличным нищим либо плетельщиком ковриков из тростника на базаре. Подобное искусство не подобает прятать в неизвестности или даже при королевском дворе. Такой голос и такие руки принадлежат Богам.

– Он, безусловно, очень одарен, – отозвалась Моргейна, – но не знаю, мудр ли? Мерлину Британии пристали не только выучка и талант, но и мудрость. И… целомудрие.

– Тут решать Талиесину, – возразила Вивиана. – Чему быть, того не миновать, и не мне тут приказывать.

И внезапно ярость Моргейны выплеснулась наружу.

– Неужто ты и в самом деле признаешь, что в мире есть нечто такое, чем ты не вправе распоряжаться, о Владычица? Мне казалось, ты уверена: твоя воля – это воля Богини и все мы – лишь марионетки в твоих руках!

– Не должно тебе так говорить, дитя мое, – промолвила Вивиана, изумленно глядя на девушку. – Быть того не может, чтобы ты хотела надерзить мне.

Если бы Вивиана повела себя надменно, негодование Моргейны нашло бы выход в яростной вспышке, но мягкая кротость собеседницы обезоружила девушку.

– Вивиана, зачем! – промолвила она, к стыду своему чувствуя, что вновь задыхается от слез.

– Или я слишком надолго оставила тебя среди христиан, что горазды толковать о грехе? – Теперь голос Вивианы звучал холодно. – Сама подумай, дитя. Ты принадлежишь к королевскому роду Авалона, он – тоже. Могла ли я отдать тебя человеку безродному? Или, если на то пошло, будущего Верховного короля – простолюдинке?

– А я-то тебе поверила, когда ты говорила… я поверила, что все это – воля Богини…

– Так и есть, – мягко отозвалась Вивиана, по-прежнему не понимая, – но даже в таком случае я не могла бы отдать тебя тому, кто тебя недостоин, моя Моргейна. – В голосе ее звучала неподдельная нежность. – Он был совсем мал, когда вы расстались, – я думала, он тебя не узнает. Мне очень жаль, что ты узнала его, но, в конце концов рано или поздно тебе пришлось бы открыть правду. А он пусть пребывает в неведении как можно дольше.

Моргейна напряглась всем телом, борясь с яростью.

– Он уже знает. Он знает. И, сдается мне, ужаснулся сильнее меня.

– Ну что ж, теперь ничего не поделаешь, – вздохнула Вивиана. – Что сделано, то сделано. И сейчас надежда Британии важнее твоих чувств.

Глава 17

В небе висела темная луна, в эту пору, как объясняли младшим жрицам в Доме дев, Богиня, спрятав свой лик под покрывалом от людского взора, советуется с небесами и с Богами, что скрываются за Богами, нам известными. Время темной луны Вивиана тоже проводила в затворничестве, две младшие жрицы стояли на страже ее уединения.

Большую часть дня Владычица провела в постели: она лежала с закрытыми глазами и гадала, что, если Моргейна права и она и в самом деле опьянена властью и верит, будто все на свете в ее распоряжении, всем она вольна играть так, как сочтет нужным.

«То, что я сделала, – думала про себя Вивиана, – я сделала того ради, чтобы спасти эту землю и ее народ от грабежа и гибели, от возврата к варварству, от разорения страшнее, нежели Рим претерпел от руки готов».

Вивиане отчаянно хотелось послать за Моргейной. О, как Владычица тосковала по их былой близости! Если девушка и впрямь ее возненавидела – цены страшнее ей еще не доводилось платить за все содеянное. Моргейна – единственное человеческое существо, которое она любит всей душой, безоглядно. «Она – дочь, которую я задолжала Богине. Но что сделано, то сделано, назад дороги нет. Королевский род Авалона не должно осквернять кровью простолюдина». Она подумала о Моргейне с печальной надеждой, что в один прекрасный день молодая женщина все поймет, но суждено этому сбыться или нет, Вивиана не знала: она исполнила свой долг, не более.

В ту ночь она почти не сомкнула глаз, ненадолго погружаясь в спутанные сны и видения, думая об отосланных прочь сыновьях, о внешнем мире, куда юный Артур въехал вместе с Мерлином, успел ли он вовремя к ложу умирающего отца? Вот уже шесть недель Утер Пендрагон лежит больным в Каэрлеоне, ему то лучше, то хуже, но маловероятно, что все это затянется надолго.