– Мне? – Агарков повернулся и посмотрел в глаза своему старому приятелю, от чего тот вздрогнул. Никогда в своей жизни Петрович не видел столько боли, страдания и злобы в одном взгляде… Никогда. – Нет. Мне просто обидно, что даже душу продать некому, чтобы избавить свою Родину от этого позора…
Петрович ушел молча, а Николай Васильевич, выпив стакан водки для успокоения нервов, лег спать. Слишком уж он разволновался.
Агарков умер утром следующего дня – 23 января 1994 года. Нервы, водка и плохая погода оказались непосильным сочетанием для изношенного сердца. Николай Васильевич ушел во сне, но переполняющие все его естество эмоции не дали его душе упокоиться с миром. Настоящий солдат никогда не возвращается с войны, даже если кто-то умудрился договориться о перемирии и прямо сейчас не стреляют. Война всегда с ним – в его душе. Николай Васильевич ошибся только в одном – солдаты не уходят с войны даже после своей смерти. Они не желают покоя и мира. Никогда не успокаиваются. И Вселенная иногда идет навстречу таким душам, давая им второй шанс. Пусть даже и в несколько извращенной форме.
Свой среди чужих, чужой среди своих…
21 ноября 1935 года. Москва. Дом на Набережной. Квартира Тухачевского.
– Михаил Николаевич уже спит. Он очень устал. У вас что-то срочное? – Как сквозь туман донеслось до Агаркова.
– Нет, нет, мы, пожалуй, зайдем завтра. Будить не нужно, пускай отдыхает, – произнесли смутно знакомые голоса, после чего послышались шаги и звуки закрываемой двери.
Николай Васильевич резко и глубоко вздохнул, выгибаясь всем телом, и открыл глаза.
В комнате было прохладно, свежо и темно. Он огляделся. Из-за плотно занавешенных окон в помещении стоял густой мрак, из которого зрение выхватывало лишь отдельные фрагменты обстановки. Комната была совершенно незнакома, как и запахи.
С улицы доносились звуки дождя и… автомобилей, движущихся по асфальтированной дороге.
– Что за чертовщина! – Подумал старый маршал и, решительно встав с дивана, пошел к выключателю. – Стоп! Откуда я знаю, что выключатель здесь? – Пронеслась в его голове очередная мысль. – Я же эту комнату вижу в первый раз… или не в первый?
– Но он, все же, решил проверить и, привычным движением руки протянулся к небольшой эбонитовой коробочке с рычажком, прикрученной к стенке. Щелкнул переключателем. Загорелся несколько тусклый электрический свет, освещая окружающую его тьму. – Странные обои, – вновь пронеслась мысль в голове у Николая Васильевича.
– Дорогой! Ты уже проснулся? – Раздался женский голос из-за двери. Он вызывал приятные эмоции и чувство какой-то близости. Николай Васильевич начал пытаться лихорадочно сообразить, где он и что вообще происходит… – Дорогой! Ты меня слышишь?
– Да. Я еще полежу немного, – ответил Агарков, пытаясь потянуть время и осмотреться. Каждая секунда была на счету, по крайней мере, чувство опасности просто раздирало Николая Васильевича противоречивыми эмоциями. Но разобраться с ситуацией ему не дали. Дверь открылась и в комнату вошла миниатюрная женщина с черными волосами и живыми глазами. – Нина, – не то спросил, не то заявил Николай Васильевич. Для него эта женщина была чужой, однако, смутные чувства и эмоции накатывали из глубины сознания. Нет, он ее не любил, но…
– Миша, что с тобой? – Запричитала эта незнакомая женщина. – На тебе лица нет.
Тебе плохо?
– Нет, что ты, – сказал Агарков, понимая, что у него на лбу выступил холодный пот, а голова кружится. В голове поднимался дикий вихрь незнакомых мыслей, чужих воспоминаний… Чужих!? Николай Васильевич, замотал головой, сделал несколько шагов вперед, аккуратно подвинув с прохода эту знакомую незнакомку. Вышел в коридор. Сделал шаг. Взглянул в зеркало и, увидев там отражение надменного и холёного лица азартного авантюриста и властолюбца, одновременно чуждое и ненавистное, и, в то же время – обыденно-знакомое, постоял, покачиваясь, несколько секунд с выражением искреннего, неподдельного ужаса. А затем мутный вихрь в голове рывком поднялся выше и накрыл сознание. Николай Васильевич – или уже Михаил Николаевич – рухнул на пол.
Интерлюдия – Что с ним? – Щебетал знакомый голос незнакомки, едва прорывающийся сквозь толщу потока информации и эмоций, который крутился вихрем вокруг сознания Николая Васильевича.
– Ничего страшного. Нина Евгеньевна, не переживайте вы так. С ним все нормально.
Просто высокая температура. По всей видимости, Михаил Николаевич где-то простудился вот и плохо стало. Пускай полежит немного. Думаю, поутру придет в себя, а там уж и меня вызывайте.?
26 ноября 1935 года. Москва. Кремль. Кабинет Сталина.
– Врачи говорят, что Михаил Николаевич уже идет на поправку.
– И чем вызвано плохое самочувствие товарища Тухачевского? – Задумчиво пыхтя трубкой, спросил товарищ Сталин.
– Врачи разводят руками. Внезапное повышение температуры. Холодный пот. Потеря сознания. В течение первых суток было дважды зафиксировано остановка сердца.
Кратковременное. Но при этом никакой инфекции не обнаружено, следов алкоголя или отравления, тоже. Михаил Николаевич смог очнуться только несколько часов назад и пока еще очень слаб. Плохо узнает людей. По заявлению Нины Евгеньевны он совершенно переменился характером. Стал спокоен. Вдумчив. Молчалив.
– Когда товарищ Тухачевский поправится?
– Медики очень осторожны в прогнозах, товарищ Сталин. Впрочем, если Михаил Николаевич будет чувствовать себя хорошо, его могут выписать через три-четыре дня. Но не раньше, поскольку опасаются рецидива.
– Хорошо, вы можете идти, – кивнул Иосиф Виссарионович и продолжил свое чтение.
28 ноября 1935 года. Москва. Отдельная палата одной из московских больниц.
Раннее утро.
Агарков лежал на своей койке и рассматривал чисто выбеленный потолок. Думал и тихо паниковал, стараясь не подавать вида.
Прошло неделя с того момента, как он очнулся здесь. Поначалу ему показалось, будто бы он попал в ад и над ним решили посмеяться – поместив в тело того, кого он презирал. Причем, не просто так, а за полтора года до расстрела. Тонкий юмор, только очень черный и циничный. "Кому же это я так дорожку перешел?" Но ответа не было, сколько Агарков не пытался его найти. В бога он не верил, а больше вроде и некому так шутить. Так что пришлось просто отложить неразрешимый вопрос подальше и заняться куда более насущными проблемами, каковых было немало.
Вселение Агаркова в тело Тухачевского закончилось для последнего весьма плачевно.
Личность "старого жильца" оказалась просто смята бурлящей ненавистью и яростью, которые умирающий маршал принес с собой из прошлой жизни. По всей видимости, Михаил Николаевич даже понять ничего не смог, так как дикий смерч ворвался в него стремительно и без каких-либо предупреждений, круша все на своем пути. А когда ситуация стабилизировалась, от личности Тухачевского остались только жалкие обрывки эмоций и воспоминания. О да! Воспоминаний было очень много.