Грубо говоря, спасая свою шкуру, волк решил прикинуться верным псом и, усердно виляя хвостом, ждет своего часа, когда хозяин на миг утратит бдительность и отвернется. То, что, "раскаявшись", он просил расстрелять себя как предателя, не может служить основанием для потери бдительности, ибо для него было намного лучше рискнуть головой сейчас, пока еще оставался шанс выкрутиться, чем ожидать, как через год-два ему подарят законную пулю в затылок. А его попытки вкладывать усилия в расположение не только лидера, но и членов новой команды, вообще выглядели подозрительно в глазах Сталина, ведь для него – опытного аппаратчика – такой шаг был очевидным маневром в область работы с кадрами, на которой он сам в свое время и смог выбраться в лидеры.
Впрочем, обновленный Тухачевский не сильно переживал по этому поводу, потому что он твердо знал – личные амбиции для Сталина всегда были на втором месте по сравнению с общим делом. А угроза предстоящей большой войны не столько народов, сколько идеологий, заставляла Иосифа Виссарионовича очень трепетно относиться к любым грамотным специалистам. По крайней мере, воспоминания из прошлой жизни подсказывали Михаилу Николаевичу, что именно понимание неготовности к войне, раздутости эфемерного могущества РККА, которую создал в своих докладах Ворошилов, заставило Сталина инициировать пересмотр многих дел по "врагам народа". Многие, безусловно, были виновны, но грамотных людей было брать не откуда, а угроза приближалась слишком быстро, нарастая с каждой секундой. Вот на этом Тухачевский и сыграл, попытавшись стать тем самым компромиссным специалистом, которого можно терпеть при дворе ради пользы общего дела. Но ему и этого было достаточно, потому что то, как к нему будет относиться Сталин потом, зависело только от результатов его работы. Его работы…
8 апреля 1936 года. Москва. Антипьевский переулок. Здание наркомата обороны СССР.
Ранним утром в понедельник восьмого апреля одна тысяча девятьсот тридцать шестого года Михаил Николаевич Тухачевский вышел во двор, где его ждал легковой автомобиль, положенный ему по должности. Наступил первый рабочий день маршала после вселения в него сознания Агаркова. Вчера ему звонили из наркомата, сообщали о радостном событии и провели небольшую очередную провокацию – предлагали прислать новенький Газ-М1, который только начали выпускать малыми партиями, Но Тухачевский решил не искушать судьбу и отказался, сославшись на то, что ему хватает и Газ-А. Разумная умеренность в быту, стремящаяся к аскетизму и работа в команде – вот те два ключевых ориентира, которых Михаил Николаевич решил придерживаться в дальнейшем. Слишком отчетливо в его голове стояли картинки судебных процессов второй половины тридцатых годов, когда при обыске у старшего командного состава армии находили приличное количество предметов роскоши и вещей, не вписывающихся в облик строителя коммунизма. Этот подход, конечно, не спасет в случае чего, но важным кирпичиком очень даже выступит. В конце концов, если вождь народов ходит в обычном френче и весьма умерен в быту, то его маршалу уж точно неуместно проявлять большую пышность.
Накануне они всей семьей гуляли в парке "Сокольники" и когда дочка убежала к аттракционам, Тухачевский отвел супругу чуть в сторону от гуляющей публики, и у них состоялся серьезный разговор.
– Пойми, Нин, – говорил он ей на ушко, – ситуация очень опасна. Мы теперь с тобой на виду. Даже дома. Даже ночью.
– Как это?
– Нашу квартиру прослушивают. За нами наружное наблюдение. Обрати внимание на неприметного мужчину возле второй колонны. Он за нами присматривает последние полчаса. Думаю, скоро он сменится, чтобы не примелькался.
– Почему? Что ты такое натворил?
– Нин, это долгая история. Я пробую заручиться доверием товарища Сталина. Он мне не верит из-за моих старых игр. Но я его смог заинтересовать. Теперь нам с тобой нужно стать образцовой советской семьей. Соберись! От этого зависит не столько моя карьера, сколько наша с тобой жизнь. Даже Светлана находится под ударом.
– А ты не можешь все бросить?
– Уже нет. Он, – Михаил Николаевич многозначительно поднял брови вверх, – не прощает малодушия. У нас с тобой теперь только две дороги: или стать образцовой советской семьей, или умереть. Я слишком заигрался.
– Что же ты такое натворил? – Задумчиво покачала головой Нина Евгеньевна.
– Поверь, лучше тебе не знать. Да и неважно это. Ты поняла меня? Все правильно сделаешь?
– Постараюсь, – тяжело вздохнув, сказала она.
– И помни, мы-то умрем, это ладно, но и Света может пострадать.
– Образцовая советская семья? – С усмешкой произнесла жена. – Значит эту… – она поджала губы, – ты теперь выставишь?
– Переведу, – пожевав губы несколько секунд, произнес Тухачевский, – увольнять ее нельзя, это вызовет подозрение. Просто переведу куда-нибудь, а себе подберу какого-нибудь парня, чтобы даже слухов нельзя было пустить.
– И все?
– Все. – Улыбнулся Тухачевский. – Ты ведь понимаешь, что облику и духу советского маршала совершенно не способствует разврат. Поэтому я и говорю – все.
Одно дело погулять, другое дело – поставить под удар тебя и дочь. Да такой удар, который вы, скорее всего не переживете. Я никогда на такое не пойду.
Тот тихий разговор "на ушко" прошел очень быстро, пока никого на платформе рядом не было. Но его вполне хватило. Нина Евгеньевна оказалась довольно сообразительной дамой. Вот с родственниками Михаилу Николаевичу переговорить не удалось, да и не особенно хотелось. Память подсказывала, что там все слишком сложно и неоднозначно, чтобы с кондачка туда влезать и учить их жизни. Да и для новой синтетической личности, объединившей старого Тухачевского и Агаркова, они были родственниками очень условно. Рисковать ради них он не хотел. По крайней мере, не сейчас.
Разрядив обстановку на личном фронте, маршал входил в здание наркомата в приподнятом настроении. Теперь можно было окунуться в работу, не оглядываясь на собственные тылы. Тем более, что жизнь, конечно, еще не удалась, но явно стала налаживаться, – первое из узких и скольких мест было с горем пополам преодолено, и он получил некоторую свободу маневра в осуществлении планов предвоенного этапа.
Главное теперь было не расслабляться и продолжать с упорством буйвола работать.
Можно сказать, что настрой у маршала оказался такой, что хоть песню слагай, поэтому Ворошилов, к которому он явился первым делом, дабы доложить о выходе из отпуска, оказался слегка "контужен" от такого напора и решительности, выказывая острое нежелание что-либо решать здесь и сейчас. Ему хотелось посоветоваться, все обдумать, ибо сказывалось недельное сидение на ближней даче, от которого он еще не вполне отошел. Впрочем, Тухачевский не сдавался и после часовых дебатов, закончивших звонком в Кремль, добился приказа по наркомату о создании рабочей группы, которой следовало сесть за разработку единой и непротиворечивой концепции вооруженных сил СССР и схемы их развертывания, на основании доклада, который приняла шесть дней назад высокая комиссия.