Временами попадаю в дымы от пожарищ – танки горят, машины, еще что-то – слепну на миг, в ноздри гарь лезет. И чего только подо мной нет: танки, окопы, пушки палят с открытых огневых позиций, пехота перемещается… я же говорю, ад кромешный. Все внизу перемешалось: наши и немцы, танки и пехота, самолеты носятся на бреющем, слева от меня с диким визгом и пламенем пронеслась целая стая ракет от «катюш» – и на моих глазах накрыла немецкие танки. Огонь и дым взметнулись до самого неба.
Ну, думаю, если меня да в эту гущу…
Нет, понесло правее – над побоищем, над позициями, над пожарищами и дымами. И все выше поднимает, на добрый километр. Тут слева от меня – жуткий вой. Поворачиваю голову – прямо на меня несется истребитель с крестами на крыльях, поджарый такой, хищный «мессер». «Ну, – думаю, – и все, конец, он меня винтом в клочки по закоулочкам…»
И ведь немец меня видит! На всю жизнь запомнил его физиономию: рыжий, щекастый, с крестом на шее. Уставился прямо на меня, глаза из орбит вылезли, рожа изумленная, спасу нет. Как у любого на его месте. Примерно в километре над землей летит без всяких самолетов, парашютов и планеров русский солдат, по прямой летит, не сверху вниз…
Уж не знаю, что он там сделал, что-то пошерудил с рычагами – и нырнул, пронесся подо мной. Оглянулся – все еще с выпученными глазами – и помчался дальше. Только моторной гарью от него шибануло да шатнуло ветром.
Лечу дальше. Уже вроде бы не поднимаюсь и не опускаюсь. Осталось одно равнодушие: это сколько же мне так лететь, пока хряпнусь с небес? В лепешку ведь…
Но чувствую, опускаюсь помаленьку. На какую-то равнину, где не видно ни наших, ни немцев, только справа что-то горит, а слева грохочет. Ниже, ниже. Вот и сапоги оземь ударились, не сильно и не больно, словно с крылечка спрыгнул, стою, опомниться не могу – колотун бьет…
И знаете что? Не стал я ломать голову, ни над чем думать, а быстренько определился по компасу и чесанул в прежнем направлении.
Артполк я нашел. И приказание передал, и ухитрился невредимым назад вернуться. Только об этом своем полете я тогда ни одной живой душе не рассказывал – кто бы поверил?
Моя госпитальная одиссея затянулась надолго. В январе в Восточной Пруссии в грудь прилетели два осколка. Тот, что угодил слева, оказался вовсе уж мелким пакостником: вспорол кожу и немного зацепил два ребра, даже без трещин. А вот второй, сволочь, проломил ребра и глубоко ушел в левое легкое. Это уже было гораздо посерьезнее. Да вдобавок начались осложнения с долгими гнойными истечениями, и какое-то время, мне потом по секрету признались, доктора считали, что я не жилец.
Ничего, выкарабкался. В конце концов эвакопоезд меня привез в Свердловск, и начались мытарства. Госпиталь располагался в гостинице «Большой Урал», а это здоровенное здание насквозь продувалось сквозняками, холод стоял невероятный… Ну, к весне стало получше, а там и война кончилась, и настал июнь.
Я тогда уже числился вполне ходячим, на койку приходил только спать. И числился в команде выздоравливающих – а это та еще шарашка. Питание такое, что ноги не протянешь, но жизни не возрадуешься, да вдобавок строевая подготовка, изучение уставов…
Мне, боевому командиру, пусть и не кадровому, вся эта премудрость была как зайцу подсвечник, но с начальством не поспоришь. Все там были такие, как я, – но куда денешься… Тем более что врачи заверили: «годен без ограничений» они мне поставят через месяц, не раньше.
Одним словом, заскучал я крепко. И тут меня судьба пересекла с одним майором, оказалось, земляком, оба казанские. Чуть поговорили про родной город, потом он, поинтересовавшись моим состоянием и жизненной ситуацией, сделал интересное предложение. Он, оказывается, был военкомом в райцентре, где-то километрах в ста от Свердловска, в довольно-таки дикой глухомани. И страдал от жуткого кадрового некомплекта: он сам без кисти левой руки да полтора инвалида. Вот и предложил мне у него поработать этот месяц. Он как раз приехал в Свердловск подыскать хоть одного-единственного помощника. Сказал просто:
– Слушай, старший лейтенант, я сам кантовался и по таким командам, как твоя, и по ОПРОСу [10] , сам знаю, как тут живется. А там как-никак не город. Воздух свежий, в деревне даже в нынешние времена подкормиться можно. И самогоночки достать можно довольно просто, и женское население исстрадалось из-за отсутствия мужского… А работа – не бей лежачего. С главврачом я договорюсь запросто. Откомандирует тебя на месяц в мое распоряжение мигом…
Честно сказать, я практически и не ломался. Все лучше, чем сейчас. Одно беспокоило: как бы он, хитрован, меня по истечении месяца там не задержал. Коли уж отношения с главврачом у него хорошие, могут договориться, чтобы мне сунули «ограниченно годного» и оставили в том военкомате неизвестно на сколько.
Но он дал честное офицерское слово, и я, присмотревшись к мужику, рискнул… Земляк все-таки. На войне и вообще в армии это много значило.
Вот так я и оказался в том райцентре – товарищ помощник военного комиссара. Район был здоровенный, с какую-нибудь там Швейцарию, как говорится. На бумажной работе сидели те самые полтора инвалида, а мне майор предназначил скорее уж курьерскую должность – развозить повестки по деревням. Война кончилась, но мобилизация соответствующих возрастов шла заведенным порядком. И парнишку, который до меня занимался повестками, как раз и должны были призвать.
Военный почтальон, одним словом. Может быть, для старшего лейтенанта, фронтовика, это чуточку и унизительно – но после команды выздоравливающих, где предстояло торчать еще месяц, и эта незавидная должность казалась чуть ли не генеральской. К тому же майор абсолютно ни в чем мне не соврал: места красивейшие, тайга, сущий курорт, и есть чем подкормиться в деревнях помимо скудного пайка, и с самогоном обстоит неплохо, если знать места, и женское население, что греха таить, крайне отзывчивое. Я тогда был холостой, меня совесть не мучила…
Одним словом, ни о чем я не жалел уже дней через несколько. Отыскался расхлябанный велосипед, валявшийся в сарае у давным-давно мобилизованного агронома, я его очень быстро привел в божеский вид – еще до войны увлекался этим делом. И жизнь настала совсем хорошая. Одно настроение портило, но об этом потом…
Недели через две новой службы пустился я в очередной рейс с пачкой повесток в полевой сумке. Деревня была большая, восемнадцать призывников. И лежала далеко от райцентра, вовсе уж в глухомани. Заранее было ясно, что засветло я не обернусь, так что военком мне дал указание ночевать там. И даже указал, к кому лучше стать на ночлег, да еще передать от него привет – вот тогда-то я буду и с яишенкой, и с самогоном. А напоследок сказал загадочно:
– Если получится, с дедом Мокеем поговори. Авось поможет…
Одолел я примерно три четверти пути. Заблудиться не боялся – я туда ехал впервые, но дорога накатана тележными колеями, так что не собьешься. Красота вокруг, белки цокают, птички поют, день солнечный, даже припекает…